XII

Анархо-синдикалисты

и «противозаконники»

(Бонно и К ) в действии

В то время, как некоторые анархисты кичились своей «ортодоксальностью», чтобы подкрепить свои претензии на революционное превосходство, анархисты, принимавшие участие в революционном синдикализме в рамках ГКТ, возложили на себя задачу осуществлять прямое классовое столкновение. Истинное различие между этими двумя тенденциями действительно находится на этом уровне и является прямым следствием противоположности их организационных концепций. Первые полагаются почти исключительно на индивидуальную инициативу и «спонтанную» восприимчивость масс, тогда как вторые последовательно проводят в жизнь организационную практику сознательного и действующего меньшинства. Последняя основывается на независимой активности каждого присоединившегося профсоюза, связанной и скоординированной с другими профсоюзами Конфедерации через Конфедеральный комитет, который является не руководящим органом, а, по словам Эмиля Пужэ,

«местом координации и усиления революционного действия рабочего класса; он, таким образом, является противоположностью демократических организаций, которые своей централизацией и своим авторитаризмом подавляют жизненность составляющих их частей. В ГКТ существует спаянность, а не централизация, побуждение, а не руководство. В ней всюду Федерализм. На каждом уровне разные организмы - от индивида, профсоюза, Федерации, или биржи труда до секций, входящих в конфедерацию, - все обладают автономией. Именно это составляет распространяющееся могущество ГКТ: побуждение не идет сверху, оно появляется в какой-то точке и его вибрации передаются, усиливаясь всей объединившейся в конфедерацию массе»102.

Что касается Профсоюзного совета, он осуществляет решение общего собрания профсоюза, которое является «всегда суверенным. Все члены профсоюза должны являться на собрания, если они на них не присутствуют, они обязаны соглашаться с принятыми решениями. Иначе быть не может, в противном случае нам снова грозит опасность демократизма, в котором несознательные и слабовольные мешают работать энергичным. Решения общего собрания должны быть, следовательно, независимы от числа присутствовавших». Национальные съезды ГКТ, собирающиеся раз в два года, равнозначны общим собраниям базовых профсоюзных организаций: они способствуют «полезному брожению; на них вырисовываются разные мнения, уточняется ориентация»103.

Все эти уточнения имеют свой вес, так как они позволяют отличить это революционное меньшинство - достойного преемника Интернационала - от меньшинства бланкистского типа, которое сознательно подменяет собой своих избирателей, и также устранить опасения некоторых анархистов относительно природы и назначения ГКТ, которые в настоящий момент кажутся вовсе не обоснованными.

Если на бумаге все это кажется очень красивым, то как обстоят дела в действительности? На самом деле, борьба, проводимая прямым действием и разными его видами, такими как стачка, саботаж, бойкот, политические лозунги, дает убедительные результаты. Пужэ приводит статистику забастовок и выступлений, проведенных с 1890 по 1905 год, процент забастовок, имевших положительный исход, вырос с 56 в 1890-1900 годах до 62 с 1901 по 1904, и до 65,67 в 1905 году. Число выигравших забастовщиков выросло еще более явно: с 1890 по 1900 -23,38%, с 1901 по 1904 - 79% и в 1905 - 83,24%.

Именно в этот момент французская буржуазия решила передать эстафету радикальным и якобинским политикам, принадлежавшим в прошлом к «левым», то есть лучше «знавшим» свое дело и способным положить конец победному штурму организованного рабочего класса. Клемансо, (бывший мэр Монмартра в марте 1871, замешанный в деле с пушками, из-за которого началась Парижская Коммуна), стал «Министром внутренних дел», затем Председатель Совета на протяжении 1906-1907 годов. «Первый полицейский Франции», как он себя называл, продемонстрировал свой огромный талант к репрессиям: 104 года тюремного заключения, 667 раненных рабочих и 20 убитых, а также 392 уволенных только за 1907-1908 г.106. Этот последний год является кульминацией: вследствие расправы над рабочими в Дравей-Вильнев-Сен-Жорж, в которой провокатор Метивье (продажный деятель ГКТ, наемник Клемансо) сыграл главную роль, 12 руководителей Конфедерации, среди них самые яростные: Гриффюлес, Пужэ, Делезаль, Жанвьон, Монатт, Мерргейм и другие менее известные, были арестованы. Впрочем, по причинам подобного рода или по обвинению в антимилитаризме, руководителей ГКТ регулярно бросали в тюрьму, затем освобождали или же приговаривали к различным срокам.

Действуя кнутом и пряником, Клемансо пытался любой ценой ликвидировать ГКТ. Как раз перед съездом в Марселе в конце 1908 года, он отправил в тюрьму Гриффюлеса и Пужэ, своих двух «козлов отпущения». Его расчет был прост: показав якобы безответственность непримиримых, он пытался их изолировать от остальных руководителей, среди которых у него был свой преданный человек (Латапи), и смягчить тем самым направленность ГКТ. Этот замысел был осуществлен лишь наполовину: съезд вовсе не отказался от сидящих в тюрьме руководителей, но Гриффюлес, а следом за ним его заместитель Пужэ вышли из генерального секретариата, после того как казначей Конфедерации Альбер Леви в его отсутствие стал выискивать придирки. Впоследствии с него сняли всякие подозрения в хищении средств, но ему пришлось остаться все же в тени и посвятить себя теоретическим изысканиям и своей личной профсоюзной деятельности.

После промежуточного реформистского периода, который был вскоре прерван промахами нового генерального секретаря Люсьена Ньела, этот пост был занят на один срок активистом либертарного движения Леоном Жуо, сыном парижского коммунара и внуком расстрелянного участника восстания в июне 1848 года.

Вместо того, чтобы разрушить ГКТ, репрессии правительства только способствовали ее развитию: ее численность выросла до 100 000 членов в 1902 году, до 400 000 в 1908, при общем количестве 900 000 трудящихся, охваченных профсоюзным движением. Ее борьба за восьмичасовой рабочий день, против контор по найму, за еженедельные выходные, за повышение заработной платы и улучшение условий труда, часто заканчивавшаяся победой, превратила ее в выразителя лучших стремлений к освобождению в рабочем движении.

Поскольку тактика применения силы, применяемая Клемансо, не приносила достаточных результатов, бывшие социалисты, ренегаты Аристид Бриан и Вивиани, которые поочередно занимали министерские посты и пост Председателя Совета, направили свои усилия на то, чтобы разложить ГКТ реформами пенсионного обеспечения рабочих, коллективных рабочих договоров, обязательного арбитража и торговой платежеспособности. Все эти реформы были категорически отвергнуты революционными профсоюзами. Напротив, профсоюзы ответили наступлением на социальное наступление: в марте 1909 года состоялись одна за другой две забастовки работников почты, за которыми последовала неудачная попытка общей забастовки; в 1911 - забастовки железнодорожников, матросов Новой Земли, докеров и строительных рабочих, в 1912 - забастовка зарегистрированных матросов, которая заблокировала движение в торговых портах; в 1913 - общая забастовка шахтеров Севера, в феврале 1914 года - снова общая забастовка шахтеров департаментов Норд и Па-де-Кале. ГКТ последовательно отбрасывает все проекты реформ, выдвинутые правительством или предложенные парламентом. Количество ее членов выросло до 600 000 в 1912 году и на первое января 1914 года достигло 839 931106.

Разумеется, далеко не все в таком розовом свете у ГКТ: индивидуальные ссоры, возникающие из-за столкновения личностей или характеров (Гриффюлес отличался резкостью, что вызывало прочную неприязнь к нему), вносят раскол среди руководителей. Реформистское меньшинство - сторонники единства действий с Социалистической партией - остается влиятельным и усиливается благодаря присоединению к нему мощной Федерации шахтеров. Укореняется профсоюзное чиновничество, связанное с харизмой руководителей, постоянно переизбирающихся и получающих подтверждение своих функций снизу. Большинство присоединившихся федераций заботятся только о непосредственных групповых интересах и остаются равнодушными к требованиям других федераций, а тем более к глобальным революционным устремлениям. Приведем цитату из нелицеприятного анализа Жоржа Дюмулэна, шахтера-анархиста, ставшего ответственным работником Конфедерации:

«Для всех это гонка за выгодами по извилистым и парламентарным дорогам. Классовый дух недостаточно определен и еще менее достаточно выражен. Нет более согласованного прямого действия, есть распыленное частное действие, что свело на нет одну за другой попавшие под влияние политиков забастовки железнодорожников, зарегистрированных матросов и затем шахтеров. Я не буду долго останавливаться на этой довоенной ситуации, но зло имеет более глубокие корни. Профсоюзные массы охвачены той же болезнью, что и руководители. Пойдем дальше. Жуо составил доклад, в котором он констатирует "аморальность рабочего класса". В портах более чем когда-либо свирепствует алкоголизм, а деморализаторские методы работы остаются в чести у профсоюзников. В строительном секторе (становом хребте ГКТ того времени А.С.) они обращаются предпочтительно к высокооплачиваемым рабочим. Забота об улучшении жизни без роста индивидуальной сознательности. Мерргейм и Ленуар отмечают те же недостатки в металлургии. Работники ювелирной промышленности, парикмахеры и официанты предпочитают ходить на лошадиные бега. Этот испорченный жадностью пролетариат сохраняет еще инстинкт своего класса, но теряет все больше и больше его дух.

Это невежественный пролетариат, который не умеет читать, который не желает читать или читает скабрезности. Это активисты, которые проводят время в карточной игре со своими друзьями по бистро».

Дюмулэн еще более суров по отношению к массе, не охваченной профсоюзами:

«в их среде знали, что означает пользоваться результатами борьбы других. Они хорошо знали, что высокие зарплаты достаются благодаря профсоюзной борьбе, но пользовались этим не прилагая усилий к действию. Они были публикой на публичных собраниях. Они принадлежали к тем, кто осуждал ГКТ, чтобы не ссориться с хозяином. (...) Они шли в профсоюз, потому что он мог помочь на какое-то время получить высокую зарплату. Они прекращали платить членские взносы, потому что после повышения зарплаты профсоюз больше не был нужен»107.

Ошибки, коррупция руководителей, члены профсоюза и неохваченные профсоюзным движением, короче, весь пролетариат, по мнению Дюмулэна, растворили классовое сознание.

Тем не менее, следует внести нюансы в эту нарисованную черным цветом картину, набросанную в июне 1918 года, то есть до ноябрьского перемирия, так как она отражает также личную злопамятность автора по поводу неготовности пролетариата к войне 1914 года. Конечно, все это правильно и справедливо, но не должно заслонять, несмотря на все, сохранившуюся революционную волю многих активистов ГКТ. Впрочем, анархисты в ГКТ хорошо осознавали все эти недостатки и делали все возможное, чтобы их исправить. Главное остается в силе: ГКТ строго проводит в жизнь Амьенскую Хартию, удерживая на расстоянии правительственных и социалистических политиков, и она прочно придерживается своего революционного выбора, по крайней мере, в отношении принципов.

Со своей стороны, анархисты, остававшиеся вне ГКТ, продолжают идти по своей пропагандистской дорожке, почти исключительно письменной, и по-прежнему также настроены оппозиционно к любой форме организации. Жан Грав продолжает свои публикации и, верный себе, пользуется своими вечными парадоксами: «Индивид, который захотел бы в одиночку противостоять толпе, вскоре был бы затоптан. С другой стороны, желание объединить людей общей программой означало бы обречь их на разъединение, когда речь пойдет о переходе к действию»108(!?). Он отмечает самое большее, что «дух прозелитизма, который двигал первыми анархистами и которого не хватает новым, и именно его отсутствием объясняется инертность большинства тех, кто считает себя анархистом».

Он считает главными виновниками индивидуалистов: «буржуи-неудачники, которым не хватает только капитала, чтобы стать законченными эксплуататорскими мордами». Все это вызвано, по его мнению, «плохим перевариванием идей». Если иногда, соглашается он, анархистская деятельность угасает, виной этому не распыление усилий, а «вялость, апатия, безразличие большинства индивидов и то, что для них идеи не стали еще убеждениями»109. Что касается его самого, он по-прежнему убежден, что абсурдно

«пытаться привести анархистов к согласию ради общей программы действий. Существуют различия в темпераменте, в характере, которые влекут за собой различия во взглядах. И эти взгляды и способы действия имеют такое же право на существование и использование, как и все остальные».

Таким образом, нежелательно, чтобы анархисты договорились между собой «об установлении общей программы, это возможно было бы только в ущерб инициативам и рождению оригинальных идей». Это можно бы прокомментировать, сказав, что еще менее желательной была его изолированность и отрыв от действительности в анархистской среде и в потоке событий,

Кропоткин оставался точно так же изолированным и в Англии, из-за возраста и болезни он был ограничен в своей активности. Тем не менее, он публикует важные результаты своих исследований о Французской революции, о Взаимопомощи, «положительном и надежном источнике наших этических концепций» и «лучшей гарантии более высокой эволюции» человеческого рода110. Таким образом он четко формулирует сильные стороны коммунистической либертарной теории. Приведем в частности, его блестящее определение используемого метода:

«Анархия представляет собой попытку применить обобщения, полученные индуктивно-дедуктивным методом естественных наук к оценке человеческих институтов. Она является также попыткой угадать, на основе этой оценки, движение человечества к свободе, равенству и братству, для того, чтобы получить наиболее возможное количество счастья для каждой единицы в человеческих обществах»111.

В изгнании в Англии, будучи оторванным от всякой социальной практики, Кропоткин не отдает себе отчета о скрытых опасностях этатизма и утверждает, что государственный коммунизм невозможен, он «столько раз это показывал, что бесполезно возвращаться к этой теме»112. Что касается специфически анархистской организационной практики, упоминания о ней совершенно отсутствуют в его работах того времени.

Несмотря на все это, после Амстердамского съезда во Франции предпринималось несколько попыток создать организации. В декабре 1907 года анархисты северной части страны собрались на съезд. Его конкретным результатом стало создание газеты Пе Комба (Борьба), редакционный комитет которой приравнивался к «федеративному бюро фактически не существующей федерации»(!). В июне 1908 года, в Парижском регионе создается одна федерация. В следующем году план был продолжен с более серьезным подходом: была опубликована декларация о принципах, которая в общих чертах повторяла решения, принятые на съезде в Амстердаме. Организация считала секции, связанные между собой федеральным комитетом, включавшем по одному делегату от группы и одному заместителю. Каждая группа имела один голос, независимо от количества членов. Раз в четыре месяца предусматривалось общее собрание. Группы платили ежемесячные взносы пропорционально количеству своих членов. Эта федерация еле прозябала, и один из самых активных анархистов того времени Ж.Дюрюпт жаловался, что в ней нет больше «атмосферы», и что в группах «полно бессвязно говорящих». Он возлагает большую ответственность на Жана Грава за его разлагающую деятельность. По инициативе приверженцев восстания из Социалистической партии и сторонников Постава Эрве появился на свет проект «Либертарной партии» с широкой автономией групп, но он также провалился. В 1910 году был создан Анархистский Коммунистический Союз, но из-за чрезмерной удаленности своих структур он просуществовал не долго. За ним в июне 1911 появилась Коммунистическая Федерация, вскоре изменившая свое название на Коммунистическую Анархистскую Федерацию. Ее секретарем был Луи Лекуэн. В сентябре 1912 года она ввела членские билеты и марки для ежемесячных взносов. Одновременно прошли региональные съезды. Они приняли решение о созыве в 1913 году в Париже общенационального съезда с тем, чтобы основать, наконец, так долгожданную Анархистскую Конфедерацию113.

Эта неожиданная озабоченность созданием «серьезной» организации была не случайной. Она соответствовала четкому желанию отмежеваться от анархистов-индивидуалистов, которые не так давно заполнили колонки хроники сенсационными подвигами Жюля Боно и его друзей. Действительно, в 1908 году, после смерти Альбэра Либертада, газета Л'Анарши, которую он основал, продолжала кое-как существовать. Чтобы обеспечить ее издание, пришлось сменить несколько редакторов. С теоретической точки зрения Параф-Жаваль дискредитировал себя в глазах своих компаньонов тем, что вынес на суд «буржуазной справедливости» спор, который у него возник со сторонниками Либертада. Поэтому вначале его место занял Андрэ Лорюло. В 1905-1907 годах он был участником либертарной колонии Сэн-Жермэна, затем регулярно сотрудничал с Л'Анарши и вкусил тюремного заключения за антимилитаризм. Если не принимать во внимание борьбу классов и принцип организации, у него не было больших расхождений с либертарными коммунистами. Самое большее он сильнее настаивал на необходимости придерживаться бдительности для настоящей солидарности между индивидами, основанной на взаимности и естественным образом перерастающей в коммунизм:

«Анархист-индивидуалист допускает солидарность как рычаг, оружие, новую силу. Это не догма, которой нужно придерживаться и не долг, которому следует повиноваться, а интерес, к которому разумно прислушаться. Сознательный солидарист действует путем отбора, он не теряет своего чувства братства. Чтобы оно сохранило свою полезную ценность, он выбирает себе товарищей, основываясь на принципе взаимности.

Коммунизм представляет собой форму общественных отношений, которая выравнивает экономические барьеры и разрушает любые обязательства в области производства и потребления. Это форма самого полного товарищества, обладающей наибольшими преимуществами солидарности, которая позволяет наилучшую координацию индивидуальных интересов. Без коммунизма невозможна настоящая взаимопомощь»114.

Этим настоящим братством является анархистское товарищество. Андрэ Лорюло остается индивидуалистом, потому что все должно исходить от индивида, который оказывает воздействие на самого себя, и на среду. «Чтобы совершить революцию вокруг себя следует прежде всего быть способным совершить ее в себе самом», - утверждает он, продолжая традицию Либертада. Как и он, А.Лорюло обрушивается на смирившихся, на пособников системы. Пролетарию также нет пощады в его глазах:

«Он сгибает спину перед богатым эксплуататором, раболепно лижет ему сапоги. Выполняя поочередно роль преступного солдата, опустившегося рабочего, полицейского стукача, пособника всех деспотических режимов, народ не способен в одночасье начать жить своей собственной судьбой, с гордостью, разумом и солидарностью»115.

Вот, по его мнению, одна из причин, по которой анархистские покушения не могли быть поняты «неотесанным умом несознательных масс». Самовоспитание и бунт, вот добродетели, которые он проповедует. Отказываясь пожертвовать настоящим во имя гипотетического революционного будущего, анархист-индивидуалист должен извлечь из своего существования все радости, которые оно ему способно предоставить. «Жить собственной жизнью», вне всякой рабской зависимости, вне всякого препятствия. Тем более, если им оказываются «несознательные пролетарии», как быть в этом случае? Лорюло остается уклончивым в этом вопросе и принимает нелегальные методы борьбы, если они являются «интересными, осуществляются серьезно, с минимальным риском и приносят достаточные выгоды»116.

Остальные теоретики и редакторы Л'Анарши, такие, как Эмиль Ар-ман и Ле Ретиф (в будущем Виктор Серж), пытаются быть в большей степени индивидуалистами, сбивая цену на солидарность, и во имя неистового культа «Я» способствуют всяческим эксцессам, включая «экономическое неподчинение». До такой степени, что дело кончилось тем, что нашлись пылкие сторонники «жить любой ценой и неважно какими средствами». В помещение редакции газеты иногда приходили странные типы, которые с «выпученными глазами» требовали, «неумеренно жестикулируя, бомбу, браунинг, какое-нибудь оружие, чтобы пустить кровь буржуям, чтобы нанести удар117», при этом никто точно не знал, идет ли речь о провокаторах или о «ненормальных». Короче, некоторые больше не довольствуются «стариковскими» нелегальными методами борьбы Лорюло и предпочитают использовать то здесь, то там «взлом», мелкие кражи и даже жульничество. Так, появился Жюль Бонно, лионский «мальчуган», отличный механик, талантливый шофер и готовый на все. Он сошелся с индивидуалистами, отчаявшимися из-за социального неравенства и стремившимися преодолеть его каким-нибудь «крупным ударом». В декабре 1911 года, на улице Орденер в Париже, они совершают нападение на инкассатора, затем - другие акты агрессии с использованием автомобиля, убивая без колебаний оказывавших сопротивление и даже «устраняя» свидетелей (по словам Гарнье). Среди их жертв оказались девяностолетний рантье и его служанка, шофер, работавший в гараже, регулировщик уличного движения, упрямый автолюбитель и двое банковских служащих, не считая нескольких раненых. «Бандиты на автомобиле» занимают первые полосы газет, падких на сенсации, поскольку эти преступления и ограбления с использованием автомобиля были первыми в своем роде. Полиция пообещала вознаграждение, и «слежка» стала более пристальной. «Информаторы» вскоре узнали, о ком идет речь, и виновники этих кровавых нападений были быстро установлены, а некоторые из них арестованы по этим «сведениям». Загнанный в угол, Бонно убил заместителя начальника службы сыскной полиции Жуэна и сбежал, затем он был окружен и убит после долгой осады. «Сданные» полиции Вале и Гарнье также подверглись долгой осаде в Шуази-ле-Руа, где полиции на помощь пришли армейские зуавы! Исход для них также оказался фатальным. В результате большой облавы были схвачены все их ближние и в феврале 1913 состоялся процесс.

Важным и одновременно показательным представляется отношение теоретиков индивидуализма, которых можно считать ответственными за противозаконные способы борьбы. Лорюло был, по крайней мере, сдержанным и, кроме того, всегда показывал свою враждебность к актам насилия. Его можно упрекнуть только за презрение к несознательным, пособникам системы. Несмотря на все, он единственный из всех, кто после казни Кальмэна, Суди и Моннье спрашивал себя:

«не несем ли мы какую-то непрямую, невольную ответственность за эти массовые убийства. Не проповедью противозаконных методов борьбы, что делали немногие из нас, нравится это или нет нашим хулителям, но призывами к борьбе, к бунту, к жизни, обращенными к натурам болезненным или нетерпеливым, простоватым или неуравновешенным. Нет же, вина эта на человеческом слове, способном дать всходы на самых разных полях и принести самые разнообразные плоды»118.

Лорюло признавал таким образом «законность дерева, но не плодов». Арман увильнул, написав, что он абстрактно воображал себя иллегалистом, но что в действительности он был нелегалистом. Не считая этого ухищрения, он на них не нападал и считал себя даже солидарным с ними. Напротив, Ле Ретиф, сам обвиненный в хранении двух краденых револьверов, принялся блеять вместе со стадом против ил-легалистов и клялся, что всегда был их противником. Поскольку у него вошло в привычку поступать таким образом, то есть жечь то, что он вчера обожал, прижмем хвост этой лисе, приведя полную энтузиазма тираду, напечатанную 4 января 1912 года в Л'Анарши, как раз на следующий день после происшествия на улице Орденер:

«Если средь бела дня расстреливают жалкого банковского служащего, это доказывает, что люди наконец поняли силу отваги (...) Я не боюсь это признать: я вместе с бандитами, я считаю, что их роль - это красивая роль; иногда я вижу в них людей. В других местах я вижу только рожи и марионеток. Бандиты доказывают силой. Бандиты доказывают отвагой. Бандиты доказывают своей твердой волей к жизни.

В то же время "остальные" терпят собственника, хозяина и полицейского, голосуют, протестуют против несправедливости и подыхают так же, как жили, в нищете. Каким бы он ни был, я предпочитаю того, кто борется. Возможно, он уйдет из жизни в более молодом возрасте, узнает, что такое охота на человека и каторга; возможно, жизнь его оборвется от гнусного поцелуя вдовушки-гильотины. Так может случиться! Мне нравится тот, кто принимает риск большой борьбы: он настоящий мужчина. Затем, либо пан, либо пропал, разве его судьба не предпочтительнее, чем унылое прозябание и нескончаемо долгая агония пролетария, который умрет забитым на пенсии, так и не воспользовавшись своим существованием?

Бандит же играет. У него, следовательно, есть какие-то шансы выиграть. Этого достаточно. Бандит - настоящий мужчина!»119.

В своих Мемуарах Ле Ретиф - трубадур «мужественности» бандитов, ставший Виктором Сержем - певцом большевизма, - «забудет» об этих писаниях своей молодости. На процессе он будет играть роль «теоретика, заблудшего в деле, которое не является его собственным, и будет считать, что его осудили за взгляды (тогда как на самом деле за хранение краденого) и за то, что он не захотел сотрудничать с префектурой полиции. Это делало ему честь. Менее способствовало этому его поведение, когда на слушаниях появился Лорюло в качестве свидетеля защиты: он потребовал, чтобы тому также было предъявлено обвинение в связях с иллегалистами и в предоставлении им убежища. Не получив согласия, он открыто обвинил Лорюло в стукачестве!

Другой видный индивидуалист Маурициус открыто защищал дело «трагических бандитов», опубликовав апологию их «преступления»: «под давлением неумолимой логики фактов мы уничтожим преступления общества преступлением против общества»120. Хотя это звучало несколько возвышенно, скорее с литературным эффектом, он стал на некоторое время подпольщиком, был арестован в 1915 году и затем оправдан.

Тем не менее, явным фактом было то, что Бонно и его товарищи вышли из индивидуалистской анархистской среды, они строго следовали жизненным принципам, выдвинутым Либертадом и «научной школой»: потребители воды и вегетарианцы, они очень следили за собой и делали в тюрьме гимнастику. При всем этом они отказались прикрывать свои мерзкие поступки плащом Анархии. Они действовали не ради дела, а по крайней мере частично, как Жакоб и его «труженики ночи», ради самих себя, и именно из-за этого их сурово осуждала большая часть анархистов. Заметим также, что в подавляющем большинстве это была двадцатилетняя молодежь и действовали они с большой долей любительства: импровизированные «удары», недостаточная секретность, никакой настоящей организации последовательных операций (ничего удивительного для индивидуалистов!). В целом, похитители велосипедов и мотоциклов, слишком быстро перешедшие к нападениям на банки и агрессивным актам. Наконец, они сумели отважно заплатить за свои поступки. Оказавшись в числе мертвых, они сыграли вничью свой матч с обществом: девять девять. Вскоре люди в нашивках, на этот раз настоящие профессионалы, осуществили несравненно большую бойню, на Первой мировой войне.

Подводя итог рассмотрения иллегализма, приведем слова Виктора Мерика, согласно которому «опустошение, произведенное ими среди тысяч молодых энтузиастов, не поддается счету. Принося жертвы идолу иллегализма, анархисты заполнили тюрьмы и каторги. Они оказались во власти тюремщиков и охраны. Странный способ для реализации собственной жизни»121.

В связи с этими печальными событиями упадок в индивидуалистских кругах стал явным. Многим не хватило элементарного мужества, и заботясь только о себе, они не колеблясь прибегали к доносам и «сделкам». Это полностью подорвало доверие к учению.

В народном воображении существовал уже анархист, закладывающий бомбы, теперь, когда к нему добавился «бандит», французское анархистское движение оказалось под угрозой, затрагивающей его самые жизненные дела. Необходимо было строго следить за употреблением названия «анархист», отмежеваться от преступных «уклонистов». Этой задачей занялся съезд, состоявшийся в августе 1913 года. На нем собралось около 130 делегатов от 60 групп (24 парижских и 36 из провинции), и несколько индивидуалистов, нарушителей спокойствия, которые - это единственный подобный случай в анналах анархизма - были выдворены с заседаний.

Следует уточнить, что Маурициус, их рупор, прибыл на съезд с докладом о своей концепции анархизма, которая слишком резко отличалась от концепции участников съезда. Например, чтобы «права индивида не были задушены», в организационном плане он отрицал возможность проведения голосования, выделения большинства и назначения комиссий. Он усматривал в этом только опасность «вербовки сторонников и феодального подчинения группе руководителей». Принцип делегирования и мандатных полномочий, практиковавшийся на съезде, представлял собой «самое смехотворное явление, навязанное анархистам за пятьдесят лет»122. Отметим, что на выдворении Маурици-уса особо настаивал Жан Грав.

На съезде была создана Анархистская Революционная Коммунистическая Федерация. В ее основу лег теоретический консенсус, сформулированный Себастьеном Фором и прочитанный собранию: антимилитаризм, антипарламентаризм, профсоюзная борьба и осуждение индивидуализма, отделенного с тех пор «непреодолимой пропастью» от либертарного коммунизма. Создавались региональные федерации, основанные на нерушимом принципе независимости индивидов внутри группы и автономии групп в рамках региональной или национальной федерации. Эти столь свободные связи не позволяли организовать достаточно последовательную деятельность, ничего другого, кроме кампаний по борьбе за общественное мнение, таких как кампания против закона о трехгодичной воинской службе и вообще против милитаризма. Вся деятельность ограничивалась таким образом пропагандой при помощи газет, брошюр и различных печатных изданий. Практическая задача проведения социальной и экономической борьбы против системы в действительности перешла к ГКТ. Такова была ситуация во Франции накануне потрясения 1914 года.