II

От штирнеровского индивида до прудоновского производителя

Анархистские идеи возникают в 40-х годах XIX века как реакция на недавно распространившиеся социалистические и коммунистические взгляды. Отметим следующий парадокс: эти последние родились как противоположность «буржуазному» индивидуализму и стремились к благополучию «большинства». В свою очередь, анархизм направлен против притязаний общества установить опеку над индивидом и пропо­ведует освобождение от ограничений, налагаемых вездесущим госу­дарством. Для Штирнера и Прудона, лучше всех выразивших эту реак­цию в то время, индивид представляет собой существо из крови и пло­ти, основную единицу общества. Это существо не похоже ни на одно другое и не имеет ничего общего с «тотальным» человеком, призраком исторического или религиозного становления, которого хотели навязать сторонники общественнной или государственной стадности, а именно, сторонники Сен-Симона, Фурье, Кабэ и другие идеологи обобществле­ния. К тому же у них некоторые индивиды предназначались для особой и элитарной роли, в общем, роли «пророка», и как таковые имели яв­ную тенденцию приписывать себе заслуги и судьбу, которые их в конеч­ном счете превратили в касту или господствующий класс. Это происхо­дило, конечно же, в ожидании пришествия обещанного райского ком­мунистического общества.

У Штирнера совсем по-другому: для него индивид является «Един­ственным», «эгоистом», действующим в своих собственных интересах, не нанося при этом урона чужим и не исключая никаких форм объеди­нения по свободному согласию, но зато отбрасывая опеку государства во всех ее формах. Это объединение представляет собой соглашение, заключенное с другими независимыми индивидами на основе абсо­лютного равенства и на определенный срок, следовательно, расторжи­мое при первой необходимости:

«Если я могу использовать (любое другое существо. А.С.), я вступаю с ним в соглашение и объединяюсь с ним, для того чтобы усилить свое могущество этим соглашением и сделать больше благодаря нашей общей силе, я не вижу в нем абсолютно ничего другого, кроме приумножения своей силы, и я его продолжаю так долго, пока оно остается моей приумноженной силой»¹.

Штирнеровский индивид не является «рабочей силой», подчиненной воле коллектива; он «использует объединение и выходит из него, не заботясь о долге или верности, когда он считает, что не сможет больше извлечь из него пользу». В этом нет с его стороны никакой жертвы, так как он соглашается на это ради собственной выгоды, из личного инте­реса, что же касается жертвенности, он «жертвует только тем, что вне его власти, то есть он не жертвует ничем».

Заметим, что Штирнер проводит различие между революцией и бун­том. Революция

«состоит в коренном изменении условий, существующего положения вещей («status») в государстве и в обществе, это, следовательно, акт политический или социальный. Бунт имеет, конечно, неизбежным следствием изменение условий, но из такового не исходит. Его корни в неудовлетворенности людей самими собой, это не поднятие щитов вверх, а подъем индивидов, их появление, невзирая на инстанции, которые бунт порождает. Революция имела целью новые институции, бунт нас приводит к тому, что мы больше не позволяем организовы­вать себя, а организуем себя сами, и он не возлагает блестящие на­дежды на какие-то «институции». Представляя собой борьбу против установившегося порядка, поскольку, когда он удается, порядок раз­валивается сам собой, бунт является только трудным извлечением собственного я из этого порядка».

Если для Штирнера рабочая сила индивида должна освободиться от социальной опеки, у Прудона индивид является прежде всего произво­дителем, которого лишила собственного продукта буржуазия, господ­ствующий класс. Он верит в значимость объединения и федерации людей, которые, установив между собой объединения производителей и потребителей в соответствии со своими потребностями и желаниями, составят коллективную силу, противостоящую государству и собствен­никам. Когда эти последние потеряют свои прерогативы, их власть исчезнет и эксплуатация уступит место обществу, очищенному от вся­кого правления: Анархии.

Для Прудона индивид также является «единственным» и своеоб­разным; он обладает фундаментальным внутренним свойством: своей волей - свободной волей, которая порождает стремление к достоин­ству, к независимости и составляет условие sine qua поп свободы:

«Не следует полагать, как это делают современные коммунисты или социалисты, что человек имеет ценность только благодаря обществу, что он является его продуктом, что общество придает ему какую-то функцию, какую-то особенность, что он ему должен все, а общество ему не должно ничего. Такая система ведет к вырождению личности, к восточному или цезарскому абсолютизму. Она порабощает инди­вида, чтобы освободить массы. Это тирания, а не объединение. Нет примера сообщества, основанного на энтузиазме, которое не закон­чило бы в глупости»².

Эти чрезвычайно ясные строки приобрели с тех пор еще больший вес и привлекают живой интерес к тому, кто написал еще, что «человек не желает, чтобы его организовывали, чтобы его превращали в маши­ну; ему свойственна тенденция к дезорганизации, к отвращению неиз­бежного³».

Этот взгляд имеет в основе этическую цель: «достоинство» и цело­стность каждого индивида, во имя справедливости, определенной как «спонтанно переживаемое и взаимно гарантируемое чувство челове­ческого достоинства, независимо по отношению к кому и в каких усло­виях это достоинство нарушено, и чем мы рискуем, защищая его⁴». Та­кая направленность устанавливает между людьми отношение связи и солидарности, которое становится основой действительного братства, гарантируемого взаимным уважением их индивидуальной независи­мости.

В более широком плане речь больше не идет ни о социальной гар­монии между всеми существующими классами, ни об объединении Ка­питала и Труда, а, напротив, о неустранимом их противопоставлении, об их непримиримой борьбе. Здесь к Прудону присоединяется Маркс, на которого Прудон оказал несомненное влияние: утверждение абсо­лютности классовой борьбы, ценности труда, развития производитель­ных сил и производственных отношений, роли науки, идейно-реалисти­ческий принцип (который можно приравнять к материалистической концепции Истории у Маркса). Их объединяет, кроме того, глубокий атеизм (хотя Провидение было заменено у одного на стремление к справедливости, а у другого - на смысл Истории). Несмотря на эти ана­литические схождения, по одному значительному различию они, тем не менее, противостоят друг другу: по целевой направленности классовой борьбы. У Маркса речь идет о простой исторической перестановке, в которой пролетариат сменяет пришедшую в упадок или переставшую играть прогрессивную роль буржуазию. Ее достижения остаются, не­смотря на все, в силе. Для Прудона речь идет о глубоком и безвозврат­ном разрыве, роль буржуазии сыграна, и именно против нее должен утвердиться пролетариат, и это должно произойти за пределами ее территории и без участия в ее притворной демократии. Именно из этого рождается идея политического неучастия и тотальной борьбы в эконо­мическом плане; отсюда вытекает необходимость организовать рабо­чий класс вне господствующего влияния и способствовать его автоном­ному развитию. Этот принцип ведет сначала к анархистской теории, а затем к революционному синдикализму. Прудоновская формулировка «цех должен заменить правительство» кратко выражает этот взгляд. Следует также отметить, что если для Маркса пролетариат представ­лен исключительно рабочими крупной промышленности, у Прудона он охватывает рабочих малых предприятий, крестьян-бедняков, и даже мелких ремесленников, не использующих наемный труд.

Незадолго до смерти Прудон напомнил о своем кредо: «Все мои экономические идеи, выработанные за двадцать пять лет, могут быть кратко выражены в следующих трех словах: сельскохозяйственная и индустриальная федерация; все мои политические взгляды сводятся к сходной формулировке: политическая федерация или децентрализа­ция5».

Для достижения этой цели он проповедует «инициативу масс путем согласия граждан, путем опыта трудящихся, путем прогресса и распро­странения просвещения, революцию через свободу». Путем после­довательных революционных актов мы придем к «упразднению всякой власти, духовной, временной, законодательной, исполнительной, юри­дической, собственнической⁶». Коллективная сила, которую он пропо­ведует, похожа как близнец на «умноженную силу» Единственных Штирнера, хотя она была задумана как более длительная и системати­ческая во времени и в пространстве. Так, он сожалеет о том, что в 1848 Клубы, народные общества по своей сути, как и секции в 1793, пред­шествовавшие в такой же мере русским Советам, не сыграли более важную роль, и о том, что не подумали об их развитии и усилении.

Вслед за ним или одновременно многие радикальные деятели со­рок восьмого года подписывают акт о рождении Анархии. Процитируем Манифест Анархии Ансельма Бельгарига, первое анархистское перио­дическое издание, опубликованное в 1850, в котором автор обрушива­ется на добровольное рабство, продолжая линию Этьена де Ля Боэси: «Вы верили по сей день, что существуют тираны! Так вот, вы ошиба­лись, существуют только рабы: там где никто не повинуется, никто не командует⁷».

Жозеф Дежак, другой сторонник безвластия этих лет, нападает с неудержимой силой и поэзией на неравенство и его музу, Власть: «Без­зубая Дуэнья, Мегера с загребущими пальцами, Медуза с челом, уви­тым змеями, Власть! Прочь и место свободе!.. Место народу, непо­средственно обладающему суверенностью, организованной комму­не⁸». Эмигрировав в Америку, Дежак начнет издавать в Новом Орле­ане газету на французском языке, Ле Либертэр, которая предшество­вала органу с таким же названием, основанному в 1895 Себастьеном Фором и Луизой Мишель.

Чтобы лучше оценить заслуги и интерес этих либертарных убежде­ний, напомним о контексте того времени: реакция Луи-Наполеона сви­репствовала во Франции; черное рабство все еще распространено в

Соединенных Штатах; в царской империи рабство русских «белых негров» будет упразднено только в 1861 году; быстрым темпом разви­вается механизация в индустрии, а вместе с ней заводская каторга; в искусстве господствует самый плоский академизм, а среди наиболее передовых социальных доктрин преобладают клерикализм и государ­ственный социализм. Короче говоря, горизонт более чем тускл.

Далее