IX

От свободного согласия к «Анархистской рабочей партии (ГКТ)»

После полутора лет репрессий, которые заставили многих анархистов - Пужэ, Малато, Луиза Мишель - отправиться в изгнание в Лондон, амнистия позволила французскому движению возродиться. Активная работа состояла по-прежнему, главным образом, в издании периодики: в 1895 году вновь начинает выходить Ле Либертэр, газета, основанная Себастьеном Фором и Луизой Мишель; на смену Ля Револьт приходит Ле Там Нуво («Новые времена»), с неизменным и настойчивым Жаном Гравом, наконец, благодаря острому перу Эмиля Пужэ началось издание новой серии номеров журнала Ле Пэр Пенар (Батшюка-Работяга).

Чтобы последовательно представить анархистские идеи, эта группа видных активистов выпускает целую серию книг, опубликованных, в частности, в серии Социологическая библиотека издательства «Stock». Часто это были статьи, вначале увеличенные в объеме до брошюры, затем пересмотренные и расширенные до отдельного тома. Петр Кропоткин, находившийся по-прежнему в Лондоне, так как въезд во Францию ему был запрещен, также принял участие в этой издательской деятельности. Совокупность его трудов составляла солидную теоретическую базу и прочно утвердила во многих умах либертарные концепции. Однако следует констатировать расплывчатость проповедуемых практических средств: дело обстояло так, что после определения целей каждый должен был сам выкручиваться и решать, как их достигнуть. Свободная инициатива и свободное согласие индивидов составляли панацею в организационных вопросах. Малато очень робко попытался заговорить о «либертарной федерации рабочих и крестьян», «идее, осуществлению которой мешают различные причины, но которую следовало бы продолжать и претворять в жизнь».

Каковы были эти причины? Автор об этом больше ничего не говорит и довольствуется утверждением, что имея

«тысячи центров действия, групп, комитетов, федераций, автономных, но поддерживающих постоянные связи между собою, и не боясь, когда этого требуют обстоятельства, подчинить личные предпочтения необходимости общего действия, анархизм является более сильным и особенно менее уязвимым, чем авторитарный социализм с его иерархией, его лозунгами, его парламентами и рудиментарными нитями связей, которые правительство может разрубить первым же ударом сабли» 70.

Каждый тешит себя, как умеет, но, можно бы к этому добавить, лучше иметь хотя бы что-то, что можно «разрубить», чем совсем ничего. Как настоящий «буиф 71», Жан Грав забивает и свой гвоздь в данный вопрос, правда очень нерешительно, так как ему приходится пройти через основные банальности, как, например, признать, что

«каждый раз, когда человек хочет что-то осуществить, он вынужден соединить свои усилия с усилиями других существ, думающих как он, чтобы придать своей работе как можно больший размах, включить все, что они могут в нее привнести. И именно это вынуждены делать, что бы они ни говорили, те, кто отрицает полезность объединения в группу. Но эти усилия, сделанные совместно, с тем, чтобы получить от них максимальный объем отдачи, следует для достижения цели скоординировать в коллективное действие, занять каждому то место, которое ему подходит, или кажется ему самым соответствующим роду его деятельности. Неважно, как это назвать, одни называют это организацией, другие согласием, главное, чтобы это имело место».

Как часто у Жана Грава бывает, это положение сразу же уравновешено другим, согласно которому он видит, как

«в этих федерациях, которые должны быть широкими, возникают центральные комитеты, общие, следовательно минимальные, программы, и другие колесики власти, преобразованные в воображении, потому что им приклеивали новые формулировки, потому что их украшали новыми ярлыками» 72.

По-прежнему побеждает страх оказаться «завербованным». Постепенно, однако, естественная необходимость объединяться, хотя бы на время съезда, вновь встает на повестку дня. Тем более, что, если анархисты и отбросили необходимость собирать съезды, они не брезговали тем, чтобы внести сумятицу на съездах социалистов. Поэтому социалисты с некоторой правотой отказывают им в разрешении присутствовать на съездах в Цюрихе (1893) и в Лондоне (1896), навязав в качестве условия участия признание государственного социализма. В 1900 году в Париже должен собраться антипарламентский съезд. По этому случаю были подготовлены многие доклады. Поскольку правительство запретило съезд, они печатались как статьи или брошюры. Очень активная группа Интернационалистические Революционные Социалистические Студенты Парижа (ИРСС) опубликовала таким образом Доклад о необходимости установления продолжительного согласия между анархистскими и коммунистическими революционными группами. В нем приняты излишние предосторожности: авторы заявляют, что они не имеют своей целью создание «какой-либо централизованной организации или административной власти». Группы вовсе не должны лишаться своей автономии в этом необходимом союзе; провозглашенная цель состоит в том, чтобы поддерживать контакт с другими, иметь нужные адреса и переписываться или, при случае, собираться. Затем следовали обстоятельные причины в пользу объединения: «ничего серьезного» не было предпринято для борьбы с реакцией; в критические моменты группы были вынуждены обращаться в буржуазные газеты с призывами к анархистам; личные недоразумения в сочетании с отсутствием связи между местными группами повлекли за собой ослабление или даже исчезновение некоторых национальных движений. Был подчеркнут еще один недостаток: газеты зависят исключительно от тех, кто ими владеет «всяк у себя в доме хозяин», и их отношения с группами носят случайный или даже враждебный характер. В конечном счете авторы хотели бы

«чего-то, что позволило бы нам установить отношения друг с другом - между кварталами такого большого города, как Париж, между разными коммунами в стране или даже между товарищами из разных стран - всякий раз, когда у нас будет в этом потребность. Называть это «согласием», «альянсом», «союзом», «федерацией» или «бюро по переписке» - для нас не имеет никакого значения. Но это будет всегда началом организации, - скажут нам возможно, - «и эта организация может привести затем к централизации!» 73.

Во имя своих либертарных принципов авторы не приемлют такое опасное развитие. Синдром Маркса все еще свирепствует и неотступно преследует умы, как только речь идет об организации. Все же это заходило слишком далеко и означало стереть с памяти бакунинский Союз, или же его бывшие члены боялись приоткрыть свою структуру и ее функционирование? Вне этого предположения трудно понять, почему всеобщая неорганизованность анархистов не вызывает противоположных реакций, и почему группе ИРСС пришлось уточнять в заключение своего доклада, что ее призыв к единению адресован только тем, кто является его сторонниками (!) и надеется, что остальные не будут этому чинить препятствий.

Даже такая удивительная скромность, с которой предлагалось создание корреспондентского бюро и федерации, не нашла снисхождения у Жана Грава. Последовавший за этим доклад, написанный для того же запрещенного съезда, он начинает с бичевания непоследовательности тех, кто под предлогом, что до сих пор пытались

«завербовать, дисциплинировать и вести индивидов в иерархические и централизованные системы, которые приукрашали названием организации, мы видели среди анархистов товарищей , утверждавших, что, поскольку они не хотят власти, они не хотят организации».

Жан Грав констатирует затем отсутствие сплоченности, которое привело анархистов к тому, что они «постреливают немного случайно, без всякой связи, теряя таким образом часть своей силы из-за отсутствия солидарности, которая дала бы больше последовательности их действиям». Он не сожалеет, однако, об этом, поскольку считает, что это не «такая уж большая беда» потому, что это

«метод авторитарных партий провозглашать союзы федерации, создавая организации и группы, которые имеют своей целью обеспечить этот союз и это единство цели».

Федерация, по его словам, может быть создана только путем постепенного слияния групп, а не потому, что было решено создать группировку, которой поручили ее организовать. Впрочем, по его мнению, между анархистскими группами конечно же существует согласие и связи, чего не достает, так это их координации, их непрерывности и их всеобщего распространения. Попутно он восхваляет антимилитаристскую пропаганду, которая ведется вот уже двадцать лет, что позволило придать размах делу Дрейфуса(!) 74.

Для Грава, если бы анархисты были «централизованы и объединены в федерацию вначале своей пропаганды, они потеряли бы в инициативе и в автономии то, что смогли бы выиграть в единстве». А предлагаемое корреспондентское бюро? Давайте поговорим и о нем. На лондонском съезде его создание было поручено самому Граву, - но оно осталось на бумаге. Не следует смешивать сплоченность и унификацию, начиная объединение с верхушки, вместо того, чтобы начать снизу. Необходимо, чтобы анархисты почувствовали настоятельную потребность в нем и обрели убеждение, что необходимо объединиться между собой. У него нет также никакого явного «отвращения» к названию «анархистская партия». Если этим словом хотят «обозначить только категорию людей, которые, имея общий фонд идей, прониклись на этой основе некоторой эффективной и моральной солидарностью против своего противника: буржуазного общества». Обычный для него контраргумент состоял в неприятии органа, «взявшего на себя обязанность выражать идеи партии», так как

«в группе, какой бы маленькой она ни была, обязательно существуют расхождения в идеях между составляющими ее членами. И если эта группа провозглашает эти идеи своими, это только усредненная сумма этих идей, так как, если бы они излагали все идеи, получилось бы не утверждение, а просто противоречивое изложение. Итак, как можно создать официальный орган анархистской партии, если среди анархистов нет и не может быть согласия по всем вопросам?»

Грава можно до некоторой степени понять, когда он ставит под сомнение принцип делегирования, но выдвигать постулат о «принудительном» несогласии среди анархистов - это кажется абсурдом, так как, если бы то было действительно так, каковы в таком случае общие взгляды, которые оправдывали бы их либертарные убеждения? Это все равно, что проповедовать культ чрезмерной оригинальности, желая при этом бороться за реализацию своего социального идеала. Такое отношение следует особо подчеркнуть, так как оно являлось, можно сказать, человеческой постоянной, и сходно с классическим примером, когда заявляют, что бутылка наполовину пустая, в то время как она только наполовину полная. В организационных терминах это означает выдвигать на первое место возможные и вообразимые причины несогласия в чем-либо, вместо того, чтобы настаивать на причинах единения в главном, выступать систематически, в конце концов, одни против других. Тогда наступает полное разобщение и достигается обходным путем доминирующая в обществах неравенства концепция «войны всех против всех», что находится в отношении антиномии с революционной этикой, которую пропагандировали основатели анархистской доктрины, как это было показано выше. Это две совершенно разные вещи, как сжатый кулак и открытая ладонь, и выбор должен быть сделан!

Грав не только принимает такой «нигилистский» подход к организации, более того, он требует такого подхода:

«Единство взглядов невозможно; кроме того, оно было бы губительным, потому что означало бы неподвижность. Мы спорим по поводу некоторых идей, потому что у нас нет по ним согласия, и в споре мы открываем другие идеи, о которых мы и не подозревали. Необходимо большое разнообразие идей, взглядов, способностей, чтобы организовать гармоническое социальное состояние»75.

Это далеко не индивидуальное мнение, напротив, оно является преобладающим в анархистских кругах той эпохи.

Несмотря на похвальный лист, которым Грав награждает сам себя, развитие анархистских идей в то время переживает, несомненно, период стагнации, тем более, что так желанный «большой закат» так и не наступил. Чтобы снять с себя всяческие обвинения в пассивности, стало удобно сваливать все на «невежество толпы», забитость трудящихся, в которой виноваты государство и реформистские партии. Анархия становится элитарной концепцией: Грав говорит о том, что «трудно заставить толпу понять тебя» и «поднять ее до нашего уровня, а не спускаться до ее уровня» 76. Странная эволюция от анархиста-пропагандиста до либертарного анахорета!

Последний антиорганизационный довод Грава: опасность полицейских репрессий для центральной группы. Достаточно полиции начать «преследование», и члены группы разбегутся, и, в особенности, будет «нарушен обмен корреспонденцией, который мы хотим создать». Учитывая скромность предполагаемого установления связи, эта обеспокоенность выглядит преувеличенной.

Как объяснить такую позицию Грава, который представлял собой одну из ведущих фигур французского анархизма в то время? Это был рабочий-обувщик, самоучка, познавший в детстве нищету, настоящий «сын народа», ставший пламенным пропагандистом, настолько строго относившийся к ортодоксальности доктрины, что получил от злых языков прозвище «Папа Анархии». Его доводы, его позиции и суждения казались часто правильными в основе, но, как мы это многократно отмечали, они теряли силу в непосредственно практическом плане. Несмотря на то, что он хорошо владел пером, из-за излишнего волнения он неспособен был выступать на публике (точно так же, как и талантливый Эмиль Пужэ). Возможно, именно из-за этого торможения у него возникли комплексы, и он был вынужден найти прибежище в публицистическом творчестве - на протяжении сорока лет издавал отличную периодику - и замыкался в нем при малейшей попытке вмешательства.

В случае Фернанда Пеллютье мы имеем дело с личностью совершенно иного размаха: он очень твердо стоит на социальной почве. Придя в 1892 году, в самый разгар «равашольевщины», в анархизм из социализма (как и Себастьен Фор или Констан Мартэн, который был бланкистом), он полностью погрузился в профсоюзные дела. В частности, он сыграл решающую роль в основании Бирж Труда и сумел уберечь их от вмешательства политиков-гедистов. В своем известном Письме к анархистам в 1899 году он подводит нелицеприятный итог движения:

«Мы, анархисты, до сих пор вели то, что я называю практической пропагандой (в противоположность чисто теоретической пропаганде Права) без намека на единство взглядов. Большинство из нас порхали от метода к методу без большого предварительного размышления и непоследовательно, по воле обстоятельств» 77.

Он констатирует, что «замечательной печатной пропаганде анархистов была противопоставлена только самая посредственная «пропаганда фактом». Он высказывает сожаление по этому поводу, так как, по его мнению, анархист «располагает ресурсами энергии и, так сказать, неисчерпаемой пылкостью прозелитизма»!

Пеллютье требует, таким образом, «от каждого из нас, в соответствии с его собственным сознанием, твердого выбора отдельного вида пропаганды и такой же твердой решительности посвятить ей все имеющиеся силы». Тем более, что как раз состоялся первый всеобщий съезд Социалистической партии, и рабочие профсоюзы отличились своим отсутствием на нем, и является доказательством их недоверия к парламентаризму и полезности реформ. Действительно, социалисты разных оттенков сумели временно положить конец своим «отвратительным ссорам» между «Торквемадой с лорнетом, курсантом-палачом анархистов 78, Лафаргом и Зеваэсом» (Пеллютье). Следует отметить как сенсацию, что в том же 1899 году в буржуазное правительство Вальдека-Руссо вошел социалист Миллеран, а в противовес ему Военным министром был назначен каратель Коммунаров в 1871 году генерал Галлифэ! Это было сделано для того, чтобы сохранить национальное единство, находившееся под угрозой из-за дела Дрейфуса. «Палач Коммуны подает руку защитнику расстрелянных»: это, разумеется вызвало ужасную бурю в стакане, так как незначительные реформы и жажда государственной власти многих социалистов в конце концов взяли верх и они переняли добрые привычки министерских кабинетов. Вот причина, по которой Пеллютье утверждал, что существование Социалистической партии чрезвычайно «ценно», что «ее следовало бы выдумать, если бы она не существовала, настолько ее чванство и заносчивость вызывали ненависть в объединившихся массах к политическому социализму». Затем следовало еще несколько очень уместных и актуальных строк о Социалистической партии, которая «не только станет еще одной парламентской партией, парализующей энергию и инициативу, которые мы пытаемся вдохнуть в объединившиеся группы, она станет, кроме того, партией контрреволюционной, обманывающей желания народа безобидными реформами, и объединенные ассоциации, отказываясь, вновь доверятся несбыточным обещаниям политики». Затем Пеллютье дает замечательное определение анархистам:

«Изгнанные из Партии, потому что мы не менее революционеры, чем Вайян и Гэд, такие же решительные сторонники упразднения частной собственности, мы, кроме того, в отличие от них, еще и постоянные бунтари, мы люди действительно без бога, без хозяина и без родины, непримиримые враги всякого деспотизма, морального или материального, индивидуального или коллективного, то есть враги законов и диктатур (включая и диктатуру пролетариата), и страстно влюбленные в собственную культуру».

Это последнее утверждение было для него основополагающим, дополняющим экономическую борьбу. Рабочие, которые «долго считали себя осужденными на роль орудия, теперь хотят стать разумными существами, чтобы быть одновременно изобретателями и создателями своих произведений» 79. Отметим также позицию, которую он занял по вопросу всеобщей забастовки, по отношению к которому проходит линия разделения с гэдистами и социалистами-политиками. Для него это главным образом средство для свержения общества угнетения, которое он ставит на место пресловутого сильного удара кулаком или решающего «Великого Вечера».

Преждевременно ушедший в возрасте тридцати трех лет - тяжелая задача, которую он взвалил на себя, поспособствовала этому, - Пеллютье является пионером революционного профсоюзного движения, принявшего большой размах с воссоединением различных профсоюзов и Федерации Бирж Труда в рамках Генеральной Конфедерации Труда (ГКТ). Следуя его примеру, многие анархисты с тех пор посвятили этому свои лучшие усилия.

Эмиль Пужэ стал одним из тех, кто этому отдал наиболее сил. Он был далеко небезызвестным в анархистском движении, можно даже сказать, что он был одним из его основателей во Франции, поскольку состоял в движении с 1879 года. Он был участником Лондонского Съезда, затем в 1883 году принял участие в манифестации Луизы Мишель, превратившейся в разгром булочной. Он был арестован как раз, когда пытался вырвать «славную Луизу» из рук полицейских держиморд, и осужден вместе с ней за действия против власти. После трех лет заключения он вновь вернулся к борьбе и создал в1889 году очень популярное издание Ле Пэр Пенар («Батюшка Работяга»), анархистскую перевоплощение газеты Ле Пэр Дюшен, разжигавшей огонь Французской революции, издание которой однажды уже было возобновлено в 1871 году во время Парижской Коммуны. Пужэ здесь проявил блестящий талант журналиста и писателя в своих произведениях, обращенных, в частности, к рабочим предместья.

Приведем обзор программы этого старого «парня»:

«Она известна как мерзость генералов, она короче, чем Конституция 1793 года и была сформулирована более столетия назад, одним из Стариков, Папашей Дюшеном: "Я не хочу, чтобы мне засе... соряли мозги сладкими речами!". Это откровенно. Сказано напрямик! И эта декларация не менее удивительна, чем Декларация Прав Человека и Гражданина, отвечает на все, содержит все, достаточна на все случаи. День, когда простой люд не будут больше кормить сладкими речами, станет днем, когда хозяева, управители, попы, судьи и другие пиявки будут сосать одуванчики со стороны корня. И в этот день солнце засияет для всех, и для всех будут накрыты столы. Но тысяча кастрюль, это будет не сразу! Прошли те времена, когда перепелки сами падали с неба, жареные и завернутые в виноградный лист. Пока же, если мы хотим, чтобы нам улыбнулась социальная справедливость, надо самим позаботиться о своих делах и рассчитывать только на собственный кулак».

Эти резкие и прямые речи не только имели успех у читателей, но и навлекли на Пужэ и руководителей газеты немало неприятностей со стороны властей. Во время своего вынужденного изгнания в Лондон в 1894 году Пужэ познакомился с английскими профсоюзами и осознал их способность сопротивляться капитализму. Вернувшись во Францию, он начинает пропаганду синдикалистских убеждений:

«Если существует группировка, в которую анархисты должны проникнуть, то это Палата профсоюзов (...) Проблема состоит в следующем: "Я анарх, я хочу сеять свои идеи, на какой почве они взойдут лучше всего?". "Я это делаю на заводе, в бистро, я хотел бы что-то получше: уголок, где можно найти работяг, которые немного понимают, что нас эксплуатируют и ломают себе голову над тем, как с этим покончить... Существует ли такой уголок?". Да, черт возьми! И он единственный: это профсоюзная группа!»

Пужэ прилагает усилия, чтобы привлечь в профсоюзы своих товарищей - некоторые из них относятся к этому сдержанно, если не враждебно, - так как «крупные воротилы сразу учинили бы страшный шум, если бы анархисты, которых они, как им казалось, обуздали, воспользовались обстоятельствами, чтобы тихо проникнуть в профсоюзы и там распространять свои идеи, без шума и барабанного боя» 80. Не щадя себя, он все больше участвует в деятельности ГКТ, становится заместителем генерального секретаря и главным редактором ее органа Ля Вуа дю Пепль («Голос Народа»). Он вносит свой вклад в определение ее политики и практической деятельности, опубликовав многочисленные статьи и несколько важных брошюр. Его синдикализм носит явную либертарную окраску: он направлен в первую очередь на «упразднение наемного труда и работодательства». Борьба велась исключительно в экономической области, в тотальной оппозиции к стратегии гэдистских политиков, направленной на захват политической власти. Пожилой уже Джеймс Гийом был прав, когда видел в ГКТ «продолжение Интернационала», федералистского и антиавторитарного, в бакунинской традиции. В этот раз, обогатившись более чем двадцатилетним опытом анархистской борьбы, Пужэ вместе с товарищами вырабатывает четкую стратегию и тактику. В соответствии с девизом Первого Интернационала «освобождение трудящихся должно быть делом самих трудящихся». Эта стратегия основывается на принципе Прямого Действия, без всяких посредников или заменителей воли трудящихся к борьбе и завоеваниям. Она основана на «личной значимости каждого и тем самым она по настоящему осуществляет воспитательную работу вместе с работой по преобразованию» 81.

Пролетариат избегает, таким образом, участи стада, руководителями и владельцами которого являются пастухи. «Счастье нельзя подарить, его нужно завоевать и реализовать», - провозглашает, по утверждению другого революционного профсоюзного теоретика, Виктора Гриффюэлеса, пришедшего, однако, из бланкизма, принцип Прямого Действия.

Главным тактическим средством, принятым в движении, стала забастовка, «гимнастика бунта», будь то частичная и местная или общая и экспроприирующая, в обоих случаях она вовсе не спонтанна, а основательно подготовленная. Всеобщая забастовка не рассматривается как полностью мирная, насилие, безусловно, неизбежно, поэтому она стремится перерасти в революционную и повстанческую, заменив таким образом бланкистский переворот и вооруженное восстание, рассматривавшиеся как единственные средства для свержения старого мира 82.

По предложению Эмиля Пужэ и Поля Делезалля съезд ГКТ, состоявшийся в Тулузе в 1897 году, одобрил два других важных средства борьбы рабочих: бойкот и саботаж. Первый представляет собой «внесение в черный список, запрет, распространяющийся на какого-либо промышленника или торговца, предложение рабочим не идти к нему на работу, и если бойкот касается розничного торговца, предложение потребителям не пользоваться его лавкой»; это также возможность защитить себя от хищных посредников, которые пытаются «повернуть в свою пользу, за счет потребителя, улучшения, достигнутые производителем». Его противоположностью является специальная этикетка, свидетельствующая о соблюдении условий профсоюза. Что касается Саботажа, он представляет собой практическое осуществление принципа: «За плохую плату плохой труд». Он ударяет хозяину прямо «по сердцу, то есть по сейфу» 83.

Все эти концепции легли в основу революционного синдикализма и свидетельствуют о таком преобладании анархистов в ГКТ в 1902-1908 годах, что один из последующих ее лидеров Люсьен Ниель писал, что ГКТ перестала быть профсоюзной организацией и превратилась в Анархистскую Рабочую Партию 84! Эта шутка не лишена доли истины, но вместе с тем удивительна, если рассмотреть подробнее организационную концепцию и внутреннее функционирование ГКТ. У анархистов и их сторонников, имевших в то время большинство в Конфедерации, поражает прежде всего отказ от всякого демократизма. Например, на съезде в городе Бурж в 1904 году они отклонили пропорциональное представительство, предложенное реформистами. Вот как Эмиль Пужэ объясняет эту априори парадоксальную позицию:

«Методы деятельности конфедеральной организации не имеют исходной посылкой вульгарную демократическую идею, они не являются выражением согласия большинства, определенного путем всеобщего голосования. В большинстве случаев так не могло быть, так как редко случается, чтобы профсоюз охватывал всех трудящихся, слишком часто он объединяет только меньшинство. А если бы в рабочих организациях применялся демократический механизм, нежелание несознательного и не охваченного профсоюзом большинства парализовало бы всю борьбу.

Но меньшинство не расположено отказываться от своих требований перед инерцией массы, которую не оживил и не расшевелил еще бунтарский дух. Следовательно, сознательное меньшинство обязано действовать, не считаясь с невосприимчивой массой, в противном случае ему придется, в точности как и несознательным, покориться» 85.

Впрочем, по мнению Пужэ, массам нечего жаловаться, так как несмотря на свою аморфность, они все же первыми воспользуются результатами борьбы меньшинства, тогда как активным борцам достанутся по праву все тяготы борьбы, и они зачастую падут жертвами на поле битвы. В противоположность всеобщему голосованию, которое дает

«власть несознательным, тугодумам (или точнее их представителям) и душит фракции меньшинства, которые несут в себе будущее, (профсоюзный метод приводит к) диаметрально противоположному результату: импульс дают сознательные, бунтари, а призывы к действию, к участию в движении адресованы всем людям доброй воли».

Пужэ считает, что пропорциональное представительство в большей степени оправдано в политической области, поскольку

«при упрощенной механике всеобщего голосования большие группы несознательных объединяются в блок и раздавливают сознательное меньшинство, тогда как пропорциональное представительство оправдывает себя в большей степени, ибо оно позволяет меньшинству проявлять свою волю».

Вопреки этому отказу от всякого демократизма, структура и организационное функционирование ГКТ воплощали в себе все самое демократическое и федералистское. Она состояла из двух секций, корпоративных Федераций и Бирж Труда, руководил ею федеральный комитет, в который входили представители от каждой присоединившейся организации. Эти представители могли быть отозваны в любой момент, так как они поддерживали постоянную связь с делегировавшей их организацией. Высшей инстанцией был съезд. Голосование на нем проводилось по мандатам, количество которых устанавливалось пропорционально не числу членов каждой присоединившейся корпорации или организации, а количеству групп. Это отказ от демократии, к которой стремились реформисты имевшие большинство по количеству членов, но меньшинство по количеству представленных организаций. Съезд утверждал или не утверждал доклады руководителей, на которых он возлагал много видов деятельности: обязанности генерального секретаря, его заместителя, выпуск газеты Ля Вуа дю Пепль («Голос Народа»), руководство комитетами и комиссиями. Руководители посвящали все свое время этой деятельности, они получали заработную плату, впрочем, очень низкую, и назывались «постоянными».

ГКТ была таким образом массовой организацией, объединявшей сознательное и действующее меньшинство, имевшее открыто провозглашенные либертарные цели и средства, приспособленные к социальной и экономической реальности того времени. Ее функционирование покончило с отказом от любого делегирования, ставшим традиционным у французских анархистов.

В этом можно усмотреть возрождение антиавторитарного движения Первого Интернационала, и даже, в неформальном виде, бакунинского Альянса, воплощенного в этот раз анархистами, которые осуществляли руководство ГКТ, не имея при этом специфической организации. После тридцатилетнего перерыва и блужданий, связанных с пропагандой фактом, анархизм вернулся к своим прудоновским и бакунинским корням, сумел наконец избавиться от синдрома Маркса, угнетавшего его до сих пор. Вызвало ли это выступление анархистов в экономическом и социальном плане единодушие в их рядах? Вовсе нет, как мы это увидим далее.