VIII

Антиорганизационники и бомбисты

Гаэтано Монфредониа, автор диссертации об анархическом индивидуализме, очень хорошо определяет доминирующую характеристику этого периода:

«Индивидуальная инициатива, свободное согласие, свободный коммунизм, пропаганда фактом, спонтанность революционного действия - вот понятия, которые ограничивают идеологическое поле анархизма 1880 годов, и все они отсылают к концепции автономного индивида, агента социальной трансформации» 59.

Каковы могли быть в этих условиях отношения между этими «автономными индивидами»? Почти никакими, так как нет никакой федерации, никакой постоянной связи, они собираются только периодически в группы. Каким образом? Эмиль Готье это ясно определил на Лионском процессе:

«Следовало бы условиться о том, что такое группа. В Париже, по крайней мере, анархистские группы представляют собой простые свидания, на которые каждую неделю собираются друзья, чтобы поговорить между собой о вещах, их интересующих. Большей частью даже на них встречаются все время новые лица, за исключением маленького ядра из четырех или пятерых верных постоянных членов».

В общем, они представляют собой клубы встреч или «кафе» для анархической болтовни, по крайней мере, без напитков. На тот случай, если его неправильно поймут, Готье вернулся к этой теме на процессе:

«Если попытались выставить аргумент против той или иной анархистской группы, основываясь на том, что существовали членские марки, назначались секретари, периодически собирались приватные собрания... Я предостерегаю обвинение от выдвижения чего-либо подобного по отношению к парижским анархистским группам, единственным, которые мне знакомы, единственным, о которых я могу говорить со знанием дела, я требую от обвинения доказательств того, что эти анархистские группы были чем-то другим, чем просто местом свиданий, простыми временными собраниями, присутствующие на которых менялись каждый раз, на которые может прийти любой, откуда он может уйти, не выполнив никакой формальности, не уплатив никакого членского взноса, и у него никто не спросит ни его имени ни о его политических убеждениях» 60.

Они представляли собой чрезвычайно открытые места, без каких-либо обязательств или долга для участников, которые не должны были даже называть свое имя и статус, ни возлагать на себя какую-либо деятельность. Индивид является полностью свободным и автономным в подобной группе, а группа, в свою очередь, тоже полностью свободна и автономна в соответствующей федерации. Между ними нет никакой координации или связи. Более того, как это очевидно из комментария Гаэтано Манфредония, «во имя принципов индивидуальной автономии и свободной инициативы любая постоянная организационная связь отбрасывается как "авторитарная", а значит, антианархистская». Ничего удивительного, следовательно, если душевнобольные, а в особенности агенты-провокаторы появляются в этих группах, высказываются в свое удовольствие и произносят самые зажигательные и провокаторские речи. Даже Жан Грав в конце концов возмутился, что там были «чокнутые» и мошенники, которые вели бесконечные дискуссии о «праве надувать» своих товарищей. В действительности, нелегальный путь, вполне логический для революционеров, борющихся против системы, которую они ставят под сомнение, по-разному истолковывается одними и другими, вплоть до утверждения «индивидуального воровства» как средства эмансипации, в случае потребности даже посредством убий-ства. Именно так начал Равашоль: он убил одного старого отшельника, чтобы завладеть его «кубышкой» (поступок, возможно, навеянный, или во всяком случае имеющий параллель с персонажем Раскольникова из романа Достоевского Преступление и наказание). Другие занимались нелегальной деятельностью в менее криминальных формах, так стали традиционными свободные браки, бегство с квартиры, дабы не платить за проживание в ней, и другие приемы изворотливости. Разумеется, все эти способы были целиком включены в пропаганду ежедневным действием, но лучшим ее выражением оставалось для многих «дикое красноречие динамита». На протяжении многих лет оно существовало на словах, затем, начиная с полицейской расправы на одном первомайском празднике, началась серия кровавых покушений. За два года она разрушила все либертарные завоевания, и анархист стал обретать образ «человека с бомбой».

Почва с некоторого времени была уже хорошо подготовлена горластыми индивидуалистами, состоявшими на службе у префектуры: такими как Мартинэ, Жорж Ренар и таинственный редактор Интернационала, газетенки, выходившей в Лондоне и подстрекавшей к пропаганде фактом:

«Стало необходимостью заставить говорить во весь голос все то, что наука предоставила в наше распоряжение... Таким образом, рядом с кражей, убийством и пожаром, которые естественно становятся нашими легальными средствами (!? - А.С.), чтобы довести наш ультиматум до руководителей теперешнего общества, мы без колебаний поставим химию, мощный голос которой становится абсолютно необходимым, чтобы возвыситься над шумом толпы и дать нам прямо в руки вражеское богатство, не пролив ни капли нашей крови... Давайте займемся химией, давайте живо делать бомбы, динамит и другие взрывчатые вещества, намного более пригодные, чем ружья и баррикады, чтобы привести к разрушению современного положения дел» 61.

Этот орган напечатал даже Анархистский указатель, в котором было описано, как производить эти «антибуржуазные средства». Он рекомендовал предать огню все «бумажки» для того, чтобы уничтожить правительство! Анонимный автор таким образом советовал поджечь все помещения министерств, налоговых ведомств, нотариальных контор, и сделать это при помощи самозажигающихся «коммерческих циркуляров»! Само собой разумеется, что подпись под этим провокаторским набором была достаточно понятна. Кое-кто прочел ее безошибочно и получил право на самые худшие оскорбления: «анархистские князьки», «оболваниватели мозгов», «банда докторов, адвокатов и прочих буржуазных отбросов», «шарлатаны, гады и компания». Особенно досталось Жану Граву и его газете Ля Револьт. Многие обыкновенные мошенники и грабители, работавшие, так сказать, с целью борьбы, а в действительности на свой собственный маленький счет, увидели в этом моральный и революционный залог своих делишек.

Что касается взрывчатки, речь идет теперь не о марсельской «банке сардин» Андриё, а о настоящих и смертоносных бомбах. Способ их изготовления был широко распространен лицами с «самыми благими намерениями», и нашлись экзальтированные личности или «невинные» жертвы манипуляций, которые пошли на их применение. Однако для жалкой эволюции модели этой стратегии должно быть послужили примером уроки русских террористов-народников. Напомним события: после многих кровавых попыток им удалось убить царя Александра II. Конечно, он не был образцом демократии и делал лишь слабые попытки реформ. Тем не менее, в 1861 году он все же упразднил крепостное право в России, возможно, и даже скорее всего под давлением событий и последствий поражения в Крымской войне 1854-1855 гг., против объединенных сил англичан и французов. Однако через это убийство вся его политика оказалась обреченной в глазах его наследника Александра III, который поспешил установить режим черной реакции. Это был также удар, остановивший тайное движение в крестьянских массах, толчок которому дали тысячи безымянных революционеров, последовавших совету Бакунина идти в народ и служить ему. В своем желании ускорить движение истории несколькими героическими актами русские террористы считали, что им удастся обойтись без необходимого осознания со стороны крестьянских масс, пребывавших в оцепенении от двух с половиной веков крепостничества. Здесь мы также вновь видим весь вред бланкистской конспираторской схемы: маленькая группка «избранных» подменяет собой всех и делает за них выбор. К тому же эта наихудшая политика шла параллельно со сбивающей с толку невинностью: Желябов, руководитель террористов, сидевший в тюрьме в момент смерти Александра II, громогласно заявил о своей ответственности за покушение, хотя находился вне подозрения. Полиция немедленно заинтересовалась его окружением, расставила ловушки и схватила таким образом оставшихся исполнителей покушения! Последствия провокаций подтверждаются еще раз и в этом случае: один из самых видных террористов, Дегаев, предал своих товарищей и этим нанес последний удар организации. Все это не помешало оставшимся в живых продолжать ту же тактику: в 1887 году провалилась попытка покушения на Александра III, и несколько заговорщиков было повешено. Среди них оказался старший брат того, кто позже станет известным под именем Владимир Ленин. Многие народники ускользнули из сетей полиции и эмигрировали вначале в Цюрих, затем в Париж. Именно в этот момент некий Абрам Хеккельман привлек к себе внимание, под именем Ландезен, своими революционными разглагольствованиями. Несколько лет назад Владимир Бурцев, Шерлок Холмс русского революционного движения, подозревал его в том, что он агент-провокатор. Но напрасно, настолько большим было доверие к нему со стороны его «христианских» товарищей, как говорил Грав. Этот Хек-кельман-Ландезен приобрел столь высокий моральный авторитет в группе парижских народников, что 28 мая 1890 года он распределил с «дьявольской тщательностью» (Жан Лонге) достаточное количество бомб среди своих товарищей. На следующий день парижская полиция как бы случайно устроила обыск у них на квартирах и арестовала двадцать шесть человек. Нисколько не обеспокоенный, Хеккельман спокойно оставался у себя дома. Чтобы склонить его к решению уехать, «потребовались настоятельные усилия двух наивных активистов, Б. и С., пользовавшихся большим уважением в русской колонии в Париже. Они прибежали вечером к нему, сообщили ему об арестах товарищей и подозрениях, которые нависли над ним» 62. Таким образом, он исчез из виду на целые годы, достаточные для того, чтобы сделать себе новое социальное состояние: он отрекается от иудаизма, принимает православие и женится на молодой бельгийской мещанке. Он продолжает, тем не менее, оказывать настолько существенные услуги царской полиции, что был произведен во дворянство и назначен под именем генерала Хартига на руководящий пост за границей. Только в 1909 году его окончательно разоблачил Бурцев.

Другого тайного царского агента находим в деле о льежской анархистской группе: оказалось, что он являлся ее подставным создателем и руководителем! В этом деле ясно видна рука шефа охранки Рач-ковского. Несколько лет спустя ему вменят и подделку известных Протоколов Сионских Мудрецов.

Можно подумать, что эти события, хорошо известные в то время, могли открыть глаза товарищам на опасности «бомбизма». Вовсе нет, они довольствуются тем, что устанавливают границы для этого средства борьбы: так, в 1891 году Кропоткин отмечает, что

«это была ошибка анархистов в 1881 году. Когда русские революционеры убили царя, ...европейские анархисты вообразили, что теперь достаточно будет кучки пламенных революционеров, вооруженных бомбами, чтобы осуществить социальную революцию... Здание, основанное на веках истории, не может быть разрушено несколькими килограммами взрывчатки». (Ля Револьт, № 32, 18-24 марта 1891 г.).

Тем не менее, в этом нет самокритики, так как он добавляет, что ошибка была не без пользы, поскольку она позволила анархистам «сохранять свой идеал во всей его чистоте»! Относительно последовавшего затем периода покушений анархисты все же будут избегать похвал и, по словам Жана Мэтрона, «осудят их между строк».

Все началось 1 мая 1891 года. Комиссар полиции Леваллуа-Перре (пригород Парижа) проявил крайнюю рьяность, избив нескольких анархистов, обвиненных в том, что они развернули красное знамя! Некоторое время спустя эти анархисты были осуждены по всей строгости. Такое нарушение справедливости вызвало негодование со стороны их парижских товарищей, и дома судьи и прокурора, возглавлявших процесс по этому делу, стали мишенью для бомбовых покушений. Благодаря доносу одной провокаторши, проникшей в окружение Равашоля, организатора этих взрывов, его быстро раскрыли 63. Пикантная деталь: жандармерия немножко опоздала и не застала Равашоля дома в Сен-Дени, так как он только что сменил квартиру благодаря помощи своего соседа, бригадира жандармерии, которого он, случалось, угощал сигарами. Добавим, что в ручной тачке, которую толкал сочувствующий жандарм, среди вещей Равашоля нашлось местечко для ящика с динамитом 64.

Равашоль все же был арестован немного спустя, из-за своего прозелитизма, когда пытался обратить в свои идеи официанта в кафе от ресторана Вери, который оказался не очень восприимчивым и выдал его, сделав донос при первой возможности. Товарищи отомстили за Равашоля, взорвав ресторан Вери, а затем - комиссариат Де Бонзан-фан и другие места, что привело к многочисленным смертям. Эпоха «бомбизма» была в разгаре. Она вызвала такую панику, что профессия судьи стала рискованной и домовладельцы считали судей нежелательными жильцами, как об этом пишет бывший начальник сыскной полиции Гордон:

«Многие (судьи) лишились квартир, и когда они обращались в другие дома, чтобы снять квартиру, им отказывали, даже не заботясь о вежливости. Однажды один консьерж сказал с глубоким достоинством: "Мосье, мы не принимаем в нашем доме судей". Господин Дреш, комиссар полиции, арестовавший Равашоля, оставался несколько недель без квартиры и вынужден был жить в доме у одного друга».

Любопытные последствия имели анархистские акты, если только Гордон сильно не преувеличил, утверждая, что один анархист, «который прямо сознавался в своих убеждениях, был, напротив, принят с распростертыми объятьями» 65.

Движимые тем же жертвенным героизмом, что и русские террористы, анархисты начали буквально применять «взрывные» предписания пропаганды делом, безуспешно проповедовавшиеся с таким размахом уже многие годы. Многие подобные этой акции, к счастью менее смертоносные, осуществленные анархистами, соперничавшими друг с другом, или просто любителями злых шуток, последовали за равашолев-ской. Затем ситуация еще ухудшилась из-за кровавых покушений Эмиля Анри, Леотье (который набросился с кинжалом на одного сербского дипломата во время обеда, потому что тот имел на себе украшения и выглядел как буржуа!), Аугуста Вайяна и Казерио.

Между тем, это явление не оказалось для всех вне контроля, государственная власть не преминула повернуть его на свою пользу. Воспоминания бывшего комиссара полиции Эрнеста Рейно в этом отношении очень поучительны.

По его словам, некий Пьибаро, генеральный инспектор административной службы Министерства внутренних дел, в 1893 году сыграл ключевую роль в большинстве политических дел и провокаций этого периода. Этот Пьибаро внешне ничем особенным не выделялся: со «своими большими черными усами, шапкой седых волос и круглым лицом церковного старосты, можно было поклясться по виду, что это добродушный буржуа, мирный чинуша». Но «за этим кругленьким видом пряталась острая проницательность и напряженная воля. Это был старый рысак, и знал он не одну уловку», сделав «из хитрости добродетель». В лице министра и политика высокого полета Шарля Дюпьи он сумел найти работодателя, соответствующего по масштабам его скрытому таланту.

В 1893 году скандал с Панамским каналом потряс парламентский режим, настолько он оказался коррумпированным и скомпрометированным. Дюпьи, считавшемуся «сильной рукой», было поручено спасать положение. Он попытался провести отвлекающий маневр, как это часто делается в подобных случаях, приказав 1 мая 1893 года закрыть Биржу труда. Это в действительности не повернулось в его пользу. Тогда он выдвинул знаменитого префекта полиции Ленина и впервые использовал Пьибаро в состряпанной афере с «бумагами Нортона», благодаря которой он отделался от своих двух самых ярых противников, Мильвуа и Деруледа.

Дюпьи был особо обеспокоен, по словам того же Рейно, либертар-ной пропагандой, которая велась в открытую и держала умы в состоянии латентного бунта. Социалистов и зачинщиков государственного переворота, - сказал он однажды Пьибаро, - я «беру на себя! Я знаю, как их взять, но я сознаюсь, что меня пугает вирус анархизма, который проник в социальный организм и наносит ему ужасные опустошения. Главное - уничтожить этот вирус. На мой взгляд, он представляет настоящую опасность». Действительно, первые анархистские покушения были достаточно хорошо приняты, по мнению Рейно, народом, который устраивал овации пропагандистам факта, как «освободителям», так как эти действия были направлены прежде всего и только против «тиранов, монархов, глав государств, судей и полицейских». Более того, анархия была очень модной, если не в светских салонах, то среди литераторов и людей искусства.

Пьибаро ответил Дюпьи, что он берется устранить эту опасность при условии, что будут приняты новые законы, ставящие анархистов вне закона и превращающие их убеждения в преступные. Став генеральным директором розыска в Префектуре, Пьибаро принялся за дело. Так, когда 9 ноября 1893 года Вайян бросил свою бомбу в «пировавших у пирога в Аквариуме» (так называла палату депутатов газета Пэр Пенар) и легко ранил всего нескольких человек, Дюпьи, который был председателем Ассамблеи, продемонстрировал чрезвычайное хладнокровие и позволил себе даже произнести историческое восклицание «Заседание продолжается!».

По рассказу Рейно, Дюпьи узнал через какого-то шпика Пьибаро о плане Вайана, отчаявшегося из-за социального неравенства, и вместо того чтобы им помешать, поручил своим службам помочь ему средствами. Так, один из анархистов «грабителей», очень кстати вышедший на волю, предоставил Вайану деньги и детали для бомбы с кусочками гвоздей, изготовленные в муниципальной лаборатории Префектуры с тем, чтобы иметь абсолютную уверенность в ее безопасности. Весь правящий политический класс, по уши погрязший в Панамском скандале, был очень доволен везеньем: это покушение стало для него громоотводом и внимание общественного мнения переключилось на козлов отпущения, которыми оказались эти «опасные анархисты». Тем более, что Пьибаро организовал целую кампанию липовых покушений во всех кварталах Парижа и вызвал поворот общественного мнения по отношению к анархистам.

По ходу дела «пировавшим у пирога» оставалось только проголосовать преступные законы 1894 года, и круг замкнулся. Либертарные идеи начали наконец рассматриваться как преступные взгляды, и массовые репрессии стали возможными: две тысячи обысков по стране, десятки приговоров за преступление в Анархизме, наконец, процесс тридцати видных анархистов. Он обернулся несмотря ни на что все же замешательством для обвинения, и почти все обвиняемые были освобождены. Отметим забавный инцидент во время слушаний. Прокурор Бюло, заклятый враг анархистов, начал вскрывать свои письма во время одного из слушаний, вероятно, чтобы насладиться многочисленными письмами, обличавшими анархистов, которые он ежедневно получал. Вдруг он встал и потребовал приостановить заседание: «Я требую приостановить на минуту заседание. Я только что открыл полученную по почте бандероль, в которой оказались фекалии. Прошу позволить мне выйти помыть руки». Это позволило одному из обвиняемых, Фенеону, вызвать всеобщее веселье своим комментарием: «Со времен Понтия Пилата никто так торжественно не умывал руки» 67. «Смеявшаяся сторона» в этот день приобрела сторонников, тем более что ошалевшие бюрократы дошли в своей деликатности до того, что формально запретили в новогодний праздник 1894 года «работу любого предприятия, использующего печи или орудия, производящие шум» 68. Давление в кипящих кастрюлях достигло критической точки: это знаменовало конец целой эпохи. Получив то, что ему требовалось, буржуазное государство не нуждалось больше в «бомбомании», и эта деятельность с этого момента утратит актуальность на последующие десятилетия.

Что касается Пьибаро, своими провокаторскими методами он серьезно настроил против себя своих коллег по префектуре и был устранен от исполнения обязанностей. Брошенный своими неблагодарными заказчиками, он печально закончил свое существование, забытый всеми. Добавим, что работа платного провокатора не всегда оказывалась безвредной. Некий Густав Бьиссон, по кличке «Маленький кондитер», проникнув в гаврскую анархистскую группу, выдал многих ее членов, их арестовали и осудили. Приехав в Париж и не подозревая о своем разоблачении, он хотел продолжить свою деятельность. Два парижских товарища, работавшие официантами в кафе (хотя эта профессия пользовалась дурной славой именно в этом плане), заманили его под каким-то предлогом на берег канала Сен-Дени, провели над ним суд и казнили 69. Их нашли и отправили на каторгу. Несмотря на это, их поступок заставляет задуматься и убавляет пыл соперников «Маленького кондитера».

Подавляющее большинство анархистов, среди которых Кропоткин, Реклю, Грав, Малато и Малатеста, отказались в конце концов от покушений. Это случилось поздновато, так как они, конечно, ничего не подозревая, позволили тайным службам своего врага диктовать линию поведения движения на протяжении многих лет. Это стало для них, без сомнения, тяжелым поражением. Они попытаются извлечь уроки, потому что именно с этого момента движение занесло в сторону. С этих пор устанавливается четкая граница между социальным либертарным коммунистическим течением и анархистской индивидуалистской сферой влияния, которой суждено было еще заставить громко говорить о себе.