XIII Священный союз и «последняя бойня»

Начиная с 1905 года франко-германское соперничество находится в полном разгаре. Со времен войны 1870 года существует спорный вопрос: французские патриоты не могут оторвать свой взор от знаменитой синей линии, проходившей по Вогезах и символизировавшей две утраченные провинции - Эльзас и Лотарингию. К этому следует добавить оголтелое соперничество в завоевании африканских колоний, а также беспокойство английского империализма, озабоченного сохранением своей «жемчужины» - Индии и других богатств от германских и турецких посягательств. Австро-венгерская империя со своей стороны, была вынуждена противостоять сербским ирредентистам. Именно здесь взорвалась пороховая бочка: в Сараево сербскими националистами убит наследник австрийского трона. Австрия объявляет войну Сербии, и из-за договорных обязательств в борьбу вступают союзники с той и другой стороны. В августе 1914 года вся Европа охвачена пламенем. Каково отношение к войне рабочих организаций в странах - главных участницах событий?

Вначале и прежде всего в Германии, стране, где рабочее движение было самым сильным, где социал-демократическая партия имела 110 депутатов (из 400) и около 4 миллионов голосов. Непосредственно зависящие от нее профсоюзы насчитывали более трех миллионов членов. Так вот, сорок лет классового сотрудничества привели к такому сращению Социал-демократии с национальной буржуазией, что 4 августа 1914 года она единогласно, с неистовством и энтузиазмом, голосует за военные кредиты! В декабре 1914 года только Карл Либкнехт проголосовал против новых кредитов, а в марте 1915 только Руле присоединился к нему и проголосовал против бюджета. Как объяснить подобную позицию, идущую вразрез со всеми резолюциями международных конгрессов социалистических партий? Трудно было осуществить попытку отказа от мобилизации немецкого рабочего класса в момент объявления военной мобилизации, поскольку она привела бы к беспощадным репрессиям (К.Либкнехт был впоследствии осужден на четыре года тюремного заключения за свое противостояние войне) и в особенности к угрозе уничтожения всей социал-демократической деятельности, так тщательно строившейся на протяжении десятилетий. Кроме того, в богатых и мощных немецких профсоюзах повсеместно было распространено чувство тесной солидарности интересов рабочих и капиталистов в индустриальном и торговом развитии империи. Наконец, навязывалось представление об оборонительной войне против варварских орд царизма, символизировавших феодализм и реакцию. В этом социал-демократия остается очень верной Марксу, который был русофобом и считал, начиная с 1848 года, что Германия должна вести «революционную» войну против России.

В Российской империи, переживавшей полное экономическое развитие, пролетариат растет численно и политически: в канун объявления войны в Санкт-Петербурге стачечное движение охватило 250 000 рабочих. Самодержавие было не в состоянии справиться со всеми противоречиями, порожденными пережитками феодальных привилегий, экономическим ростом, националистскими движениями в ее многочисленных колониях (Финляндии, Польше, Украине, на Кавказе, в Азии и т. д.). Царь Николай II и его окружение понимали, что ничто лучше, чем хорошая маленькая война, не могло укрепить национальное единство и восстановить пошатнувшееся могущество государственной власти. Этот выбор в значительной мере оказался удачным: многие социал-демократы во главе с Плехановым встали на защиту Отечества против угрозы германского империализма. К ним массово присоединились социал-революционеры. Некоторые анархисты, как Кропоткин и Черкесов, жившие, однако, за границей, встали на сторону союзников, надеясь на преобразование царского режима в результате победы. Незначительное число социал-демократов, идейным вдохновителем которых был Ленин, проповедовали революционное пораженчество, то есть усматривали в победе центральных империй возможность падения царизма и социального обновления.

В Англии крепкие тред-юнионы, насчитывавшие более трех миллионов членов, и социалисты, располагавшие пятьюдесятью депутатами, выступили против войны и принимали в ней участие только с большой неохотой. Многие европейские страны придерживались политики нейтралитета: Италия (по крайней мере, в начале), Голландия и скандинавские страны, наконец, Испания и Португалия.

Во Франции проблема была более трудной для решения. Ладно, пусть в голосе социалистов, несмотря на убийство Жореса, «апостола мира», вновь зазвучали патриотические тона солдат второго года по революционному календарю (1793) и парижских коммунаров, призывавших выдворить вон германских захватчиков (заметим, что опасность в Европу приходит всегда с Востока, возможно, в этом остаток атавистического страха перед вторжениями варваров в начале христианской эпохи?). Постав Эрве, из Социалистической партии, сторонник восстания, тот самый, который водрузил «трехцветный флаг на куче навоза», превратился в страстного патриота с кокардой. Жюль Гэд и Марсель Самба вошли в состав правительства «Священного Союза». Причина этого довольно понятна: здесь также речь идет о войне «оборонительной». Единственная разница состоит в том, что, чтобы «лучше защищаться», все атакуют: французы бросаются на освобождение Эльзаса-Лотарингии; немцы захватывают Бельгию, чтобы обойти французские позиции (и избежать потери 100 000 человек, как сказал впоследствии немецкий социал-демократический депутат д-р Костер, который сожалел о враждебности бельгийских рабочих, так как, в случае их согласия, они могли получить всеобщее избирательное право, законы в защиту матери и ребенка, социальное страхование, короче, «улучшение социального положения»123).

Самый трудный выбор оказался для ГКТ, массовой организации с анархистским руководством, которую считали своей многие французские пролетарии. С самого начала она резко выступала против армии и милитаризма. Ивто и другие ее руководители много раз попадали в тюрьму по обвинению в антимилитаризме. ГКТ регулярно разоблачала гонку вооружений, закон об обязательной трехгодичной военной службе, ассигнования на армию, воинственные речи и угрозы вспороть животы всем врагам. Благодаря ее участию имела успех стопятидесятитысячная демонстрация парижан против военщины и милитаризма, состоявшаяся 16 марта 1913 года в Прэ-Сэн-Жервэ. Следует отметить в ее оправдание, что каждый раз ее попытка организовать совместное выступление против угрозы войны с немецкой конфедерацией, которая находилась в феодальной зависимости от социал-демократии, наталкивалась на отказ под предлогом необходимости идти политическим путем, то есть через посредничество соответствующих социалистических партий! Тем не менее, с давних пор линия ее поведения была четко определена: в случае определения войны и общей мобилизации объявить всеобщую забастовку, которая должна перерасти в восстание. Конечно, в июне 1914 года под влиянием Жореса произошел сдвиг: антимилитаризм ГКТ перешел в борьбу за мир. Этот нюанс представляет определенный интерес, поскольку отход от прежней линии нашел продолжение в манифесте 29 июля 1914 года, в котором ГКТ напоминает о своем враждебном отношении к войне, но одновременно подчеркивает ответственность Австрии (что сближает ее с официальной позицией правительства) и призывает к народным демонстрациям за мир по всей стране. Через день, после убийства Жореса, вопреки всякому ожиданию преобладает не возмущение против французских поджигателей войны, а констатация «свершившегося факта» и «начинающегося кризиса». На похоронах Жореса, 4 августа, Жуо произнес свою знаменитую речь, в которой долго и в очень хвалебных тонах (неоправданных из-за их политических расхождений) говорил о Жоресе, затем решился и заявил:

«мы не хотели этой войны (...) Мы станем солдатами свободы, чтобы завоевать для угнетенных свободный строй, чтобы создать гармонию между нациями посредством союза между народами. Этот идеал нам даст возможность победить»124.

Это означало присоединение, сдержанное, но реальное, к делу нации, и именно за это Жуо получил право на поздравления от всех, от объединившихся левых и правых. Это был пресловутый «Священный Союз». По сравнению с антимилитаристской борьбой прошлых лет это был мир наизнанку. Как это объяснить? Сам Жуо объяснил впоследствии, что он хотел прежде всего, чтобы его слова не стали причиной каких-либо репрессий против рабочего класса, и он руководствовался именно этим чувством, произнося их. Действительно, существовала потенциальная угроза знаменитого «списка Б», включавшего более трех тысяч революционных активистов, занесенных в картотеки полиции в качестве опасных и подлежащих немедленному аресту в случае войны. Военный министр генерал Мессими публично угрожал «поставить к стенке» вожаков ГКТ и отправить в концентрационный лагерь борцов-антимилитаристов. Это не пустые слова, военщина в то время была всемогущей. Заместитель секретаря ГКТ Дюмулэн утверждал напрямик, что крутой поворот большинства Федерального комитета ГКТ вызван страхом: «мы боялись войны, мы боялись репрессий, просто потому, что мы были такими же людьми, как и все остальные»126. Мобилизованный и отправленный в Верден, разделяя тяжкую жизнь солдат-фронтовиков, он оставил в августе 1915 года горестное и достойное похвалы свидетельство:

«В начале войны, как и на протяжении нескольких дней перед ее объявлением, по всей стране в равной мере проявилось бессилие пацифистов. Нигде антимилитаризм не подавил ни национальную гордость, ни расовые предрассудки. Нашему антимилитаризму, более крикливому, чем пацифизм германских трудящихся, не удалось обезвредить яд, широко разливаемый лживой прессой среди несведущих масс, находившихся вне влияния здоровой пропаганды. Нашим недостатком была завышенная оценка нашего антимилитаризма и для наших активистов было бы лучше принять ответственность за наше бессилие вместо того, чтобы возлагать ее на плечи вождей немецких рабочих»126.

В другом месте Дюмулэн добавляет, что руководители ГКТ недостаточно интересовались игрой дипломатических союзов. Конечно, существовали секретные положения договоров, содержание которых было наверное трудно узнать. Однако Дюмулэн явно недооценивает ответственность немецкой социал-демократии, которая была все же очевидной. Несмотря на все, ответственность руководителей ГКТ также имела место, и не следует ее скрывать за внешними причинами. Несмотря на мощную волну ура-патриотизма, существовало меньшинство рабочих, готовое действовать, и если бы Федеральный комитет ГКТ объявил вопреки всему общую забастовку против мобилизации, он оказался бы прежде всего верным самому себе и стратегии, которой он следовал многие годы, затем реакция пролетариата умерила бы военный пыл. Между прочим, военные руководители, ответственные за мобилизацию, ожидали десять процентов дезертирства и радовались, получив всего два процента уклонений!127 Вероятно, как объяснил сам Жуо, руководство ГКТ не только боялось за себя, но в особенности опасалось «варфоломеевской ночи» для своих лучших активистов.

Более того, не оправдывая при этом поведение Жуо и Федерального комитета ГКТ, приведем версию Монатта, оставшегося противником войны:

«Я не буду упрекать Федеральное бюро в том, что оно не объявило общую забастовку против мобилизации; нет! Мы были бессильны, и те, и другие. Волна прошла и унесла нас»128.

Даже Мерргейм, главный противник Священного Союза внутри ГКТ, признал в 1919 году:

«Мы были полностью растерянными, потерявшими голову. Почему? Потому что в тот момент рабочий класс Парижа, движимый сильнейшим приступом национализма, не оставил бы агентам полиции заботу нас расстрелять. Он нас расстрелял бы сам»129.

Как бы там ни было, Жуо стал официальным комиссаром страны и вместе с другими руководителями ГКТ до 1917 года принимал непосредственное участие в военных стараниях правительства.

Что касается анархистов, захваченные врасплох стремительностью событий, они не имели времени реагировать на них коллективно из-за отсутствия настоящей федеральной организации, и решения принимались индивидуально. Некоторые позволили себя мобилизовать, другие дезертировали и уехали заграницу. Себастьен Фор отважно публиковал статьи, направленные против войны и «Священного Союза», но главное событие произошло в феврале 1916 года. Им стал Манифест Шестнадцати (на самом деле пятнадцати, поскольку по ошибке название местности было принято за шестнадцатое имя) в поддержку Союзников против Германии. Среди подписавших этот документ были видные активисты Кропоткин, Грав, Малато, Поль Реклю, Марк Пьерро, Корнелиссен и Черкесов. Их заявление было скреплено сотней подписей других анархистов, среди которых половину составляли итальянцы.

Хотя эта тенденция представляла крайне незначительное меньшинство в анархистском движении, она нанесла ему существенный ущерб. Чтобы объяснить эту сбивающую с толку позицию, следует обратиться к прошлому и провести параллель с позицией, занятой Карлом Марксом во время Франко-прусской войны в 1870 году, когда Маркс писал Энгельсу:

«Французы нуждаются в колотушках. Если победят пруссаки, то централизация государственной власти будет полезна для централизации немецкого рабочего класса. Кроме того, при перевесе немцев центр тяжести западноевропейского рабочего движения переместится из Франции в Германию. Стоит только сравнить движение в обеих странах с 1866 г. до нынешнего дня, чтобы увидеть, что немецкий рабочий класс в теоретическом и организационном отношении превосходит французский. Его перевес на мировой сцене над французским был бы в то же время перевесом нашей теории над теорией Прудона и т. д.»130.

Этот документ стал известен читателям благодаря книге Джеймса Гийома Карл Маркс пангерманист, и должно быть вызвал сильную реакцию у старшего поколения анархистов, которые и без того презирали Маркса как могильщика Интернационала и по этой же причине питали отвращение к его наследнице немецкой социал-демократии. Необходимо принимать во внимание этот субъективный и эмоциональный аспект, чтобы верно почувствовать дух этой эпохи. Также необходимо принимать во внимание тот факт, что Французская республика оказалась под угрозой со стороны императоров и их аристократической клики (хотя русское самодержавие в этом отношении было союзником скорее компрометирующим).

В начале боевых действий все были глубоко убеждены в непродолжительности войны. Во Франции некоторые энтузиасты, подбодренные накатывающейся массой русской армии, видели себя уже через три недели в Берлине. Когда боевые действия затянулись, часть страны оказалась захваченной и началась жестокая траншейная война, в которой противостояли огромные людские массы, со значительными потерями, цветы со стволов винтовок исчезли, уступив место критической ясности. Многие тогда заметили, как они позволили себя «оболванить» лживой пропагандой. Речь больше не шла о «самой последней» из войн - чтобы наступил вечный мир! - а о том, чтобы стать подопытными морскими свинками для ужасных машин для убийства и пушечным мясом, для того, чтобы грудь нескольких генералов засияла медалями. «Свежая и веселая» война обернулась для всех ужасающей бойней, в которой погибло огромное число мужчин в цвете лет.

С русской стороны первые успехи скоро сменились катастрофическими разгромами. На всеобщее обозрение наглядно предстали все пороки самодержавного строя: бездарное высшее командование, практически отсутствующее военно-техническое обеспечение, невероятный расцвет спекуляции и казнокрадства в тылу. Чтобы помочь западному фронту, русский генштаб отправлял в атаку на неприступные немецкие позиции, ощетинившиеся пулеметами и пушками, солдат, вооруженных плохонькими ружьями с несколькими патронами, без какой-либо артиллерийской подготовки, часто из-за нехватки снарядов! «Костлявая с косой» собирала обильный урожай. Миллионы убитых и раненых на русском фронте вызывали все более глубокое движение возмущения. В начале 1917 года из-за безобидного инцидента - отказа сотни казаков разогнать голодную демонстрацию в Петрограде - словно карточный домик обрушился трехсотлетний режим Романовых. Ему на смену пришло временное правительство. Неспособное также положить конец бойне, оно было свергнуто несколькими тысячами солдат и петербургских рабочих. Ленин и его сторонники большевики, а также союзники, левые социалисты-революционеры, установили новое правительство, Совет Народных Комиссаров, затем, в феврале 1918 года, подписали сепаратный мир с Германией и Австро-Венгерской империей.

Выход России из союзного лагеря Антанты был компенсирован вступлением в войну Соединенных Штатов, но боевой дух солдат упал, так как теперь все осознавали абсурдность этой всеобщей бойни, и, кроме того, находились под влиянием взорвавшейся русской революции. В апреле 1917 года, на французском фронте вспыхивали солдатские бунты. Они жестоко подавлялись. Воспользовавшись поводом, власть генералов занялась пацифистами в тылу. Бывший лейтенант Эрве, Альмерейда, находившийся в заключении, был обнаружен мертвым в своей камере: он якобы «покончил с собой».

Себастьен Фор, который, несмотря на цензуру, издавал с помощью Маурициуса пацифистскую газету Се киль фо дир («Что следует сказать») стал жертвой грубой полицейской провокации: его обвинили в «оскорблении нравов», то есть в том, что он, якобы, щупал ягодицы какой-то девочке-подростку! Его, который на протяжении двенадцати лет был выдающимся педагогом в детской общине Ля Рюш («Улей»)! Несмотря на смехотворность обвинения, он все же был осужден к шести месяцам тюрьмы131. Он оправился от перенесенного морального потрясения только благодаря безотказной поддержке своих товарищей. Арман при всем его индивидуализме выступил против военной бойни. Ему предъявили обвинение в том, что он помог дезертировать некому Реймонду Бушару, сомнительному типу, наркоману, который уже помог засадить на пятнадцать лет принудительных работ приютившего его пацифиста Гастона Роллана. Арман же «схлопотал» срок в пять лет!

Непокорный Луи Лекуэн, рабочий-садовник и бесстрашный анархист, уже осужденный за то, что отказался выступить, когда был солдатом в 1910 году, против железнодорожников-забастовщиков, затем вновь брошенный в тюрьму на пять лет за антимилитаризм, ринулся сразу же после освобождения в ноябре 1916 года вместе со своими товарищами в ожесточенную пропаганду за немедленный мир. Он вновь был арестован и осужден. Начиная с 1911 года, в возрасте 24 лет, он в целом за одно десятилетие провел восемь лет в заключении! Многие десятки других анархистов, среди которых Лепти, который получил два года, были осуждены за пацифистскую пропаганду. И все это в силу «милосердных» методов (поскольку между тем «усмиритель забастовок» вновь вернулся к власти). Впрочем, анархист Эмиль Коттэн, возмущенный репрессиями, 19 февраля 1919 года выстрелил в «Отца Победы» и ранил его двумя пулями. Его присудили вначале к смертной казни, затем после вмешательства самого Клемансо к десяти годам заключения, в то время как месяц спустя убийца Жореса Вийен был оправдан!132

Неплохо бы напомнить, что последовательные анархисты, в действительности большинство в движении, не отступили от своих убеждений, вопреки мнению, распространенному большевистскими клеветниками, которые тенденциозно выпячивали только позицию «Шестнадцати», присоединившихся к «Священному Союзу».