X

Индивидуалисты,

Русская революция 1905 года

и Амьенский съезд (1906)

Хотя большинство французских анархистов включились в профсоюзную деятельность ГКТ, некоторые оставались в твердой оппозиции к ней. Они считали профсоюз неспособным осуществить революцию и отдавали предпочтение, например, стихийной забастовке перед организованной забастовкой, так как в этом случае, если требования стают предметом переговоров или соглашения, имеет место, на их взгляд, сговор с хозяевами и государством. Следовательно, синдикализм подрывает революционную волю и в особенности благоприятствует духу корпоративизма, в ущерб всему классу, и, в особенности, брошенным системой на произвол: безработным, бродягам (во Франции к 1900 году их насчитывалось около 400 000), сезонным рабочим, то есть всей рабочей силе, находившейся в полной зависимости и послушной.

Известные фигуры, такие как Себастьен Фор, Жан Грав и Эрнест Жиро, оказались среди оппозиционеров к синдикализму, но, главным образом, оппозиция вербовала сторонников среди анархистов-индивидуалистов. С первыми французскими переводами Штирнера, болтливый, провокационный и подозрительный индивидуализм прошлых лет в какой-то мере был узаконен, став более сплоченным. Анархия перестала быть только социальной доктриной и рассматривается как философия и искусство «прожить свою жизнь». Действительно, поскольку «бенгальские огни» пропаганды фактом не вызвали Пробуждения Раба (название одной из анархистских публикаций), в среде анархистов, особенно индивидуалистов, произошла мутация. Оставаясь по-прежнему сторонниками либертарного коммунизма, они не хотят откладывать на далекое будущее свое освобождение и считают, что нужно начинать возрождение индивидов поодиночке, производя «революцию в мозгах», и освободиться от пагубного влияния господствующего общества, чтобы готовить уже сейчас анархистское общество. Перед самыми активными из них открываются новые области деятельности: воспитание, не ограничивающееся детьми, а предназначенное также взрослым посредством вечерних курсов; проблема рождаемости и неомальтузианство, включая евгенику и аборты; вегетарианство - (для наиболее радикальных вегетаризм: без яиц и молочных продуктов), анархистские колонии и места, называемые свободными, где пытаются жить как можно более анархистски.

Разочаровавшись из-за невосприимчивости масс к их подрывным замыслам, индивидуалисты полностью замкнулись на себе. Они отрицают существование социальных классов и признают только индивидов: одни из которых - добровольцы и сознательные, другие - пассивные и несознательные. Эти последние им кажутся в такой же мере опасными, как и эксплуататоры, так как, покорные и безропотные, они их достойно дополняют и являются их сообщниками. В 1905 году один из редакторов Анархии, еженедельной газеты индивидуалистов напустился с презрением на рабочих, которые хуже баранов, так как «в овчарне, когда хотят остричь барана, он пытается удрать, поэтому его привязывают. Для рабочего это лишнее: он сам подставляет спину»86. По мнению индивидуалистов, анархист не должен определяться средой, напротив он сам должен определять среду.

В индивидуалистской среде в то время выделялись две личности: Альбер Либертад и Параф-Жаваль, близко связанные между собой, как братья-близнецы. Они руководили Рабочими Беседами, проводившимися на Монмартре, на улице Шевалье-де-ля-Барр, пропагандировали, а при случае и проводили в жизнь свою новую доктрину освобождения индивида. Параф-Жаваль проповедует «научную» концепцию анархии, разработанную почти математически: доказательство исходит из логического анализа феномена вне всяких предрассудков, путем свободного рассмотрения, и перерастает в выводной части фундаментальную и категорическую теорему. Таким образом, Свободомыслящим является тот, кто думает a posteriori, исходя из физических знаний, в отличие от «тупицы», который рассуждает до рассмотрения, а priori 87. Либертад менее наивен в своих рассуждениях, обладает истинным талантом журналиста. Основатель газеты Анархия, официального органа индивидуалистов, он яростно нападал на всех угнетателей и обманщиков, не щадя при этом и смирившихся, их молчаливых соучастников. Он проповедует «радость жизни» индивида путем развития его действительных потребностей и стремлений. Отметим, в частности, предпринятое им оригинальное применение системы Тейлора в действительной жизни: он рекомендует использовать «забастовку ненужных жестов», чтобы избавиться от ложных видов активности и вредных действий. В это число попадали все ненужные и паразитарные профессии, целью которых является смешная роскошь, произвольный контроль, защита государства и имущества богатых. В этих условиях понятно, что, работая нерегулярно в качестве корректора в либертарных и дружественных им изданиях, Либертад испытывал мало симпатии к синдикализму, который никоим образом не дифференцировал профессии своих сторонников.

Несмотря на их явную крайность, все эти идеи, противостоящие избитым понятиям, представляли бы определенный интерес, если бы их изобретатели не создали вокруг себя «скандальный» (по словам Либертада) и эгзибиционистский контекст, неминуемо приводивший к полемике и ссорам на уровне личностей и собственных лавочек. Это привело Параф-Жаваля к формулировке теоремы о «лже-анархистах»: «большинство из них только болваны, так как настоящими являются только научные анархисты», а именно личности, «исполненные решимости служить свободомыслию при любых обстоятельствах и способные это сделать». Отсюда исходят нападки на бывшего «близнеца» по Анархии Либертада и его товарищей, «этих невежд, более грязных и более патологических, чем большинство их современников, которых они называли буржуями (...) (они) зачастую алкоголики, курильщики и мегаломаны»88. Эти внешне глупые распри получили, однако, драматическое продолжение: между учениками «братьев-врагов» все более усиливались потасовки, затем, после смерти Либертада в 1908 году от неправильного лечения карбункула (а не вследствие побоев в полиции, как об этом рассказывает легенда), сведения счетов при помощи револьверных выстрелов принесли человеческие жертвы. Параф-Жаваль отступил, ушел из анархистских кругов и начал проповедовать свои идеи в более подходящем месте: в масонстве (ему удалось взять полностью под свой контроль одну из лож, прежде чем он создал свою собственную масонскую организацию, где он вводит новшество, заменив символические три точки на тире).

Несмотря на их резко критическое отношение к социальной и профсоюзной деятельности большинства своих товарищей, индивидуалисты систематически этому не противились, как это утверждает Эмиль Арман, один из их главных теоретиков:

«Если анархист входит в профсоюз, он туда проникает только как представитель определенной профессии с законной надеждой получить благодаря коллективному действию улучшение своей личной судьбы: но пусть он добьется сокращения рабочего дня или увеличения заработной платы, он не увидит в этом ничего анархистского. С экономической точки зрения, в современных условиях, каждый анархист выкручивается как может: кто работая на хозяина, кто действуя сверх законно, кто используя профсоюз, кто трудясь в анархо-комму-нистической колонии, при условии, что это предприятие действительно коммунистическое. Ни один из этих способов выйти из положения не является более "ан-архистским", это не более, чем выходы "на худой конец"» 89.

Таким образом, Либертад зарабатывал на хлеб в качестве корректора; что касается Параф-Жаваля, то он заявил, что «профсоюз является группировкой, где болваны расклассифицированы по профессиям, чтобы сделать менее нестерпимыми отношения между хозяевами и рабочими. Из двух одно: или они побеждают, и тогда профсоюзная работа приносит вред». Затем он публично покаялся, написав в этот раз, что является сторонником поступления в профсоюзы, «чтобы показать их членам, что они болваны и чтобы попытаться их вывести из этого состояния. Я сам когда-то дал пример и вошел в профсоюз» 90. О, да, красивые фразы и доказательства больше не могут прокормить их автора в господствующем обществе, и чтобы продержаться, приходилось или ввязываться в работу с постоянной зарплатой, или попытаться «жить в анархистском товариществе» с другими спутниками, объединяясь в кооперативы, сообщества для жизни и работы, или же быть «экономическим нарушителем», то есть действовать «вне закона», по выражению Эмиля Армана, иначе говоря, применять индивидуальную экспроприацию или беззаконие: ограбления, изготовление фальшивых денег и любую другую деятельность, подпадающую официально под статьи гражданского права.

Очевидно, что анархисты-индивидуалисты, поставившие себя вне буржуазного общества, выбрали два последних варианта. Многие из созданных колоний продержались более или менее долго, но в конце концов пришли в упадок или из-за недружественного окружения, или же из-за плохого внутреннего функционирования. Среди производственных кооперативов дольше всех продержались типографии. Что касается противозаконной деятельности, это не было новым явлением, а продолжением пионерской деятельности Дюваля и Пини. В начале столетия Александр Жакоб и его «труженики ночи» - ее лучшие представители. Если для Жакоба эта деятельность была избирательной и применялась только по отношению к самым выдающимся и самым паразитирующим представителям буржуазии, и он был готов отдать десять процентов от добычи, полученной в результате ограблений на пропаганду анархистского движения, у его товарищей мотивация очень быстро раздвоилась в пользу личной выгоды и они вовсе не заботились ни о том, чтобы помогать своим идейным анархистским товарищам, ни о том, чтобы идеологически оправдать свою деятельность, ставшую попросту мерзкой. «Индивидуальная экспроприация» вместо освобождения в конечном счете завела в тупик, привела к почти неминуемым связям с преступным миром со всеми последствиями: провокациями, слежкой и недостойными компромиссами. Эмиль Арман, главный представитель этого течения тогда, в частности, стал жертвой темной аферы с фальшивыми деньгами (а также своей сексуальной похоти) , которая ему стоила пятилетнего тюремного срока 91.

Маурициус, видный анархист индивидуалист того времени, рассказавший об этом досадном эпизоде, случившимся с Арманом, сообщает также о провокации в этом же стиле, жертвой которой он чуть не стал. В то время он был директором газеты Анархия и не знал, как раздобыть необходимые для издания газеты деньги. Однажды, к нему явился некий Пьер-Наполеон Жакоб (не имеющий никакого отношения к известному однофамильцу нелегалу), который предложил ему, как выйти из положения при помощи средств, которые он следующим образом теоретически обосновал в Анархии: «Я буду действовать вне закона, бросая свой меч, как галльский король Бреннус, на все весы, даже на весы нищеты, считая единственно при этом свои собственные интересы». Кредо, при помощи которого «наполняют тюрьмы», - прокомментировал Маурициус, и продолжил: «Я отказался. Тогда он прислал ко мне свою жену. Это была красивая девушка, плоть слаба, она меня завлекла к себе, затем, после амурных заверений, она мне показала красивый «луидор» (золотая монета - А.С.) в двадцать франков, с отличным звоном, и сказала: "Семь франков штука, и я тебе достану их сколько захочешь". Я все понял и спасся бегством».

История не останавливается на этой запоздалой проницательности, возможно преувеличенной Маурициусом по прошествии времени, поскольку несколько месяцев спустя этот же Пьер Жакоб вместе со своей соблазнительницей предстал пред судом по обвинению в изготовлении и распространении фальшивых денег. В целях защиты они заявили, что «принадлежат к службам префектуры полиции, где они получали по 150 франков в месяц и что они изготовляли фальшивые деньги только для того, чтобы войти в доверие к анархистским кругам». Выступивший свидетелем, руководитель «Анархистской бригады» в префектуре признал, что они были осведомителями, но заявил, что не знал об их прикрытии под видом фальшивомонетчиков!

Маурициус свидетельствует о многих делах подобного рода и о конце большинства анархистов-«экспроприаторов», он утверждает, что

«делать из грабежей, печатанья фальшивых денег, мошенничества и даже сутенерства (так как в то время в некоторых анархистских кругах дело дошло до этого) средство экономического освобождения было ребяческой и опасной утопией. Как я написал в Исповеди, незаконная деятельность не освобождает личность, а приводит ее на скамью подсудимых» 92.

Разумеется, экспроприация экспроприаторов применялась также на протяжении тех лет русскими революционерами, не только анархистами, но эсэрами и даже большевиками для того, чтобы раздобыть средства для своей борьбы, и здесь имеются свои нюансы, но отметим, что в большинстве случаев это заканчивалось плохо, то ли потому, что экспроприаторы оставляли в своих руках добычу, то ли потому, что это также заканчивалось громкими скандалами в результате полицейских провокаций (как в случае большевиков, которые попались на горячем при попытке сбыть краденые ценные бумаги). Наконец, отметим по этому поводу, что использование противозаконной деятельности анархистами индивидуалистами стало поражением для большинства из ее инициаторов, прежде чем привело к еще более печальным и кровавым последствиям в случае с «трагическими бандитами» несколько лет спустя.

Первый революционный толчок этого столетия произошел в России в 1905 году. Воспользовавшись поражением Империи в войне с Японией, революционеры выступили на штурм царизма. Частично уступками и реформами, частично жестокими репрессиями царь-самодержец сумел овладеть ситуацией. Несмотря на отступление революционной волны, анархисты развернули бурную деятельность на фоне минимализма эсэров и социал-демократов, ставшего одной из причин поражения революции. В России возникло около пятидесяти анархистских групп, в которых объединились тенденции, аналогичные тем, которые существовали во Франции: индивидуалисты, либертарные коммунисты и синдикалисты. Их движение стало значительным явлением, объединявшим тысячи членов, зачастую бывших эсэровских активистов, социал-демократов и даже членов Бунда (Еврейской социал-демократической рабочей партии), которые стремились вести решительную и безжалостную борьбу против царских приспешников. Русское анархистское движение испытывало однако те же трудности, что и французское: недостаточная связь между группами, полицейские провокации, противозаконные злоупотребления, к которым добавилось подавление вооруженной борьбы.

В организационном плане ведущей была та же тенденция, что и на западе, тем более, что там ее представляли русские анархисты, находившиеся в изгнании: свободное согласие между индивидами в группе и свободный союз между группами, следуя их желаниям и воле. Съезды желательны, но принятые решения обязательны только для тех, кто с ними согласен. Связующая и координирующая роль между объединившимися группами не может осуществляться комитетами, поскольку «они имеют всегда тенденцию становиться и быстро становятся, как любое управление, тормозом для последующего развития». Голосование исключено, единственным решением рассматривается единодушие; если вопрос слишком важен, чтобы с той и с другой стороны делались уступки, единственным выходом является разделение. Группа остается полностью свободна в своей деятельности. Любая публикация представляет только точку зрения группы, и о центральном органе движения не может быть и речи. Все эти принципиальные положения были сформулированы во время собрания русских либертарных коммунистов в изгнании в Лондоне в 1906 году. Это в некотором роде веха в теоретическом становлении анархизма, с учетом русской революции 1905 года и диапазона общей ориентации международного движения. Среди авторов этих докладов и анализов отметим имена Петра Кропоткина, Забрежнева (будущего главного редактора Правды), И.Ветрова (ставшего выдающимся историком в двадцатые годы) и особенно Марию Корн, редактора трех докладов по вопросам политики и экономики, об организации и об общей забастовке 93.

Нашлись, однако, в самой России другие активные члены движения, которые проповедовали совершенно иную организационную концепцию. Принимая наилучшие, по его мнению, достижения французского анархизма, а именно, революционные синдикалистские тезисы Эмиля Пужэ, Новомирский разработал анархо-синдикалистскую (термин здесь появился впервые) программу. Он рекомендует создать общую организацию русских и даже международных анархистов. Будучи хорошо информированным о событиях и тенденциях за границей и непосредственным участником повстанческих действий в России, Новомирский в своем анализе стремится быть как можно более конкретным и избежать традиционных абстрактных общих мест. Организация, за которую он ратует, должна отличаться от клуба, где происходят обсуждения и дискуссии, и стать «политической организацией в лучшем смысле этого слова, так как она должна стремиться стать политической силой, необходимой для того чтобы разрушить организованное насилие, представленное государством».

Эта характеристика, как ему кажется, лучше всего отражена в термине «Партия»: все «социалисты антигосударственники должны объединиться в Рабочую Анархистскую Партию. Следующим этапом должно бы стать образование широкого союза всех революционных элементов под черным знаменем Международной Рабочей Анархистской Партии. Только тогда анархисты составят силу, достаточную для того, чтобы бороться против открытых и замаскированных реакционеров».

Эта партия отличается от клубов пропаганды и свободной дискуссии, которые довольствуются пробуждением сознания, тогда как партия ставит себе целью «объединить действия своих членов» и ей нужна определенная теоретическая платформа, без которой «невозможно достичь единства действий». Программа является, таким образом, «необходимым жизненным условием всей деятельности Партии Труда», не ограничивающейся пропагандой, а организующей также деятельность своих членов.

«Мы, анархисты, хотим, как единственная революционная партия, разрушить государство, чтобы совершенно уничтожить современную экономическую организацию, вдохнуть в нее новый принцип. [...] Понятно, что слово 'организация' нужно понимать не в социал-демократическом смысле. Для социал-демократов организовать значит -поставить над личностями центральный комитет. Еще проще понимает дело В.Ленин: по его мнению, организация есть группа людей, объединенных уставом. Понятно, что анархизм далек от такого чиновничьего понимания организации Организоваться значит объединиться для какого-нибудь общего дела, организация есть свободный союз личностей для борьбы за общую цель. Кто признает, что у анархистов - есть общая цель, этим самым признает необходимость общей организации всех анархистов» 94.

По мнению того же Новомирского программа Анархистской партии должна быть дополнена тактической концепцией, соответствующей ежедневным требованиям трудящихся. В ситуации России того времени эта тактика должна состоять в максимальном продлении революционного периода, начавшегося в 1905 году, всеми возможными средствами, а именно: ответить революционным террором на террор правительственный, направив его одновременно против жандармов и против ответственных за репрессии, капиталистов и крупных помещиков. Экспроприации банков и государственных учреждений обеспечат необходимые финансовые средства.

Эта прямая вооруженная борьба должна идти параллельно с экономической организацией трудящихся посредством революционных профсоюзов, как можно более многочисленных, объединенных в каждом городе, по всей стране.

Подводя итог, Новомирский выделяет следующие четыре пункта:

«1. Нам необходимо выработать ясную программу и тактику и на почве общих программных и тактических принципов объединить все здоровые элементы русского анархизма в единую федерацию -Анархическую Рабочую Партию.

2. Необходимо идейно и организационно отмежеваться от тех подозрительных элементов, которые проповедуют и практикуют теорию краж, как 'средство борьбы за анархизм'.

3. Нам нужно поставить в центре нашей работы - участие в революционном профессиональном движении, чтобы превратить его в анархическое.

4. Наш практический лозунг: широкий бойкот всех государственных учреждений, особенно армии и парламента, и провозглашение в городах и селах рабочих коммун с Советами Рабочих Депутатов, в качестве промышленных комитетов, во главе» 95.

Теперь, по истечении времени, можно заметить, что эта программа станет на повестку дня десять лет спустя, и, по крайней мере, до большевистского переворота.

Когда Новомирский стремился отмежеваться от «сомнительных элементов» в анархистской среде, он намекал на тех, кто цеплял себе на спину анархистскую этикетку, чтобы заниматься потихоньку «индивидуальной экспроприацией» или же осуществлять «немотивированные» террористические акты в духе Эмиля Анри, то есть убивая буржуев или случайных людей.

Для Новомирского этот последний род деятельности не является совершенно лишенным полицейских «мотивов» в некоторых случаях, эти провокации полезны для режима, чтобы связать их с революционными террористическими актами.

Во всяком случае, если не принимать во внимание организацию рабочих коммун и революционных профсоюзов, которую невозможно было осуществить, учитывая царские репрессии, все остальное было воплощено на практике большинством анархистских групп Российкой империи. Начиная с 1908 года, они несли тяжелые потери и потерпели поражение, только подавленные превосходящей численностью, посеяв тем не менее зерна революционной борьбы, которые взошли в 1917 г.

Сделаем отступление, чтобы напомнить, что в основе раскола между Лениным и его сторонниками - большевиками и сторонниками Мартова - меньшевиками внутри Российской Социал-Демократической Рабочей Партии на съезде в 1903 году был организационный вопрос. Спор разгорелся по вопросу о членстве в партии, понимаемом более узко Лениным и более широко его противниками. Эта статья в уставе стала причиной разногласий между основными действующими лицами на протяжении долгих лет, вплоть до 1917 года. Что же касается функционирования партии, пирамидальная структура - с центральным комитетом, который принимал все решения, на вершине - не была никоим образом задета. Во всех других партиях и организациях Российской империи: Социал-Революционной, Социал-Демократических партиях польской, латвийской, украинской, грузинской и других доминирует централистская тенденция. Тайная царская полиция (Охранка) использовала впрочем, это обстоятельство чтобы внедрить своих агентов и нейтрализовать, часто успешно, активность этих партий.

Во Франции также полиция сумела внедрить Анри Жирара на ответственные посты в ГКТ. Воспользовавшись его пороками - склонностью к алкоголю, слабостью к женскому полу и сопутствующими им и неизбежными долгами - она смогла добиться назначения этого бывшего рабочего-социалиста на пост генерального секретаря Комитета по Всеобщей Забастовке в ГКТ, на целых десять лет, до самой смерти этого человека в 1902 году 96. Действительно, правительство находило свой интерес в поддержании этого яблока раздора, которым был лозунг всеобщей забастовки среди синдикалистов и социалистов. Это разногласие окончательно оформилось во время съезда в Амьене в 1906 году, принятая им Хартия с очевидностью свидетельствует об этом:

«ГКТ объединяет, вне всякой политической школы, всех трудящихся, осознавших необходимость борьбы за упразднение наемного труда и хозяев. Съезд рассматривает эту декларацию как признание классовой борьбы, которая противопоставляет буржуазному обществу на экономическом поприще трудящихся, восставших против всех форм эксплуатации и угнетения, как материальных, так и моральных, используемых капиталистическим классом против рабочего класса» 97.

Синдикализм ставил в качестве двойной задачи рост благосостояния трудящихся путем осуществления непосредственных требований, таких, как сокращение рабочего дня, повышение зарплаты, и подготовку полного освобождения, которое может быть реализовано только через экспроприацию капиталистов. Общая забастовка рассматривалась как главное средство борьбы, и профсоюз, группа сопротивления, в будущем должен был превратиться в группу по производству и распределению, основу социальной реорганизации.

Вне профсоюзной деятельности члены профсоюза обладали полной свободой участия во всех формах философской или политической борьбы, при условии не вести ее в рамках профсоюза. Съезд отбрасывал затем всяческое вмешательство «партий или сект». Речь шла о том, чтобы отмежеваться раз и навсегда от социалистов и других политиков, стремившихся превратить профсоюзную борьбу в свою вотчину. Однако это касалось и анархистов или, по крайней мере, некоторых из них, это стало ясно в следующем году на съезде в Амстердаме. Синдикализм, преобразившийся в «Партию Труда» (следуя одноименной брошюре Пужэ), заявлял, что будет вести самостоятельно борьбу на своем любимом экономическом поприще, вне всякого влияния политиков и идеологов и, таким образом, объявлял себя самодостаточным. Это было в некотором роде воскрешение во французском масштабе Первого Интернационала по прямой линии, указанной в последнем совете Бакунина. Амьенская Хартия стала таким образом актом официального рождения революционного синдикализма.